ангельских.
– Знаем-знаем. А как насчет небольшой виллы с водопроводом, электричеством и канализацией?
– Такие есть даже в Сухайме. Не хочешь ли пойти туда вместе и прицениться? Я давным-давно выздоровел.
Сие значило как раз обратное: прежнюю силу он в себе разве что первый день почувствовал, а вот место здешнее угрето до того, что начинает жечь пятки. Не сам Мартин, так его верноподданники вот-вот объявятся в желании заработать те деньги, которые король, без сомнения, на днях пообещал за розыск Серены. Ведь у самого лучшего андра слово и дело – точно лебедь и рак в одной телеге.
– Как решишь, так и сделаем. Я пойду с тобой, Вард – безусловно, а вот кошки?
– Что кошки, – махнула хвостом Киэно. – Кошки любят дом.
Эти слова также были нагружены добавочными смыслами: манкатта носила котят, а ее Багир сызнова предвкушал радости отцовства. После того, как шильские андры обожглись на кошках, никто, скорее всего, и не станет и пытаться истребить боевую манкаттскую семью, обитающую на ферме, а попробует – еще посмотрим. По крайней мере, распускать молодое общество защиты прав Живущих и терять домовладение было в одинаковой мере глупо.
– Было бы дело, если бы Владетель отдал нам двоим королевскую печатку, – добавил Багир. – Вам-то пользы от нее ни на грош, поскольку в случае чего вами сам Мартин лично займется. Король наш слову хозяин: захотел дать – дал, захотел назад забрать… Ну, положим, от нас с Киэно шиш заберет.
– Вот если бы вы разрешили нам тут остаться, мы бы и за садом ухаживали, и домик починяли, – с надеждой проговорил Айзакья. Ему недавно исполнилось четырнадцать, и руки у него были с лопату каждая: деревенская кровь сказывалась.
– Псы и коты полных прав не имеют, а человеческий ребенок после двенадцати может иметь ограниченную доверенность на держание земли, – подключилась к разговору Сорри, его подружка. – А зачем тут неограниченная? Вам же землю не продавать и дом от фундамента не перекладывать. Уйдете, чтобы сюда вернуться.
– И вот что еще: уйдете напоказ, а возворотитесь тихой сапой, – добавил небольшой песик по имени Боня. – Не совсем ловко получится.
– Да нет, песя, – улыбнулся Вард, который просунул длинную голову в открытое окно. – Уж коли мы вернемся, то очень шумно. И не совсем сюда.
– А куда? – спросил Боня.
– Сразу во всю Андрию.
– И скоро это прилучится?
– Не знаю. У нас будет совсем другое место, чем здешние.
– Так далеко?
– Не далеко – скорее глубоко. Очень глубоко.
– Вот: надо просто выйти из места привычного обитания и переступить невидимую грань, – сказал Владетель.
Он ехал на альфарисе верхом, девушка выступала у стремени. Оба переоделись андрами, хотя Эрбис был слишком бледен, а Серена все же немного светлее, чем для того требуется.
– Хм. И когда она будет, эта грань?
– Когда тебе надоест спрашивать, – отшутился он.
– Или когда мы до того растворимся в красотах пейзажа, что забудем сами себя, – ответила она тем же.
Маленький отряд двигался посреди андрской равнины с ее пологими холмами, рощицами и пашней, поделенной на квадраты. Из зеленой шевелюры деревьев то и дело слетали желтые или бурые листья, оседали на межи, путаясь в некошеной траве. Когда такой осенний лист попадал на свежие зеленя, иней вокруг него расплывался островком, зоной пустого чернозема, будто прикосновение убивало самую жизнь. Оттого здесь соделалось тихое царство печали.
– Грустит, потому что я ухожу, – подумала вслух Серена, и Эрбис ее понял.
– Мы уже ушли, – сказал он. – Решить – то же, что сделать.
…Перед лицом огнедышащих гор я думаю. Во время бесконечного движения и на коротких ночевках я думаю. Редкие деревья на пути стоят усыпанные прямо под седым узким листом диковинной круглой ягодой. Так похоже на облепиху, что рот вовсю полнится слюной, но мы трое боимся: здешние мунки соком вот этого самого узоры на железе протравляют. Мои опасения насчет перевалов не оправдались: идем мы понизу. Снег тут крупитчатый, жесткий, внизу угадывается глубина – столетиями или геологическими эрами он шел, засыпая трещины земли, и что держало нас поверх пропастей? Я, вспомнив рассказы о Дальнем Севере и Смоке Беллью, протаптываю узкую тропу на лыжах: в селении не нашлось таких, как нам привычны, поэтому пришлось произвести гибрид из болотных «плетенок» и моего давнего романтического воспоминания. Может быть, и стоило положить на нарту эти длинные овальные полозья с ремешками, на худой конец полог бы на ночлеге подперли; только вот сына жалко.
Нарту волочет по моему следу Артханг, а Бэсик отважно шкандыляет следом, царапая о наст и упавшие ветки свой нежный животик. Как у него это получается сквозь плотный «комби» – загадка еще та, но не будем смеяться над его боевым духом. Ни на санки, ни на ручки он пока ни разу не запросился, хотя под конец прошлого дня еле гребся – чувство приличия или, возможно, упрямство у него сильнее усталости. Впрочем, у бассета как-то вдруг прорезалась и врожденная звериная сноровка: сдается он не раньше, чем мощный силою Артханг, только Арт сразу падает на тропу и мне приходится высвобождать его из упряжи, а Бэс-Эмманюэль еще делает пару шагов до обочины и тихим голосочком отпускает очередную зубоскалину.
На привале растянуть полог, зажечь огонь, сварить еду. Это снова мое дело: усталые и сонные собаки тянут распорки и ищут сучья, но большего я не потребовала бы и с четырехруких. После еды еще и чиню собачьи рукавицы, то же ногавки: их у нас запасено пар десять на каждую особь, но наст режет так, что не напасешься.
Встаем. Я раздуваю вчерашний костерок: он может согреть воду, но не нас. Варю в котелке густую похлебку из кореньев – сразу первое, второе и утренний кофий. Артханг сторожит ее, чтобы не сбежала.
А горы скалятся тупыми белыми клыками в небо, круглые сутки ночное, и узкий серп пожинает охапки звезд. Ночь прозрачна, однако бесспорна, как полярная, и кажется, что от мира осталась одна эта темная половина. Иной слой бытия, чем по ту сторону, приходит мне в ум, только где эта другая сторона?
Время поделено надвое и остановилось. В конце концов, каждый идет за тем, чего жаждет, и каждый получает то, к чему предназначен. Даниль ушел от Триады и Леса… И Серена ушла от меня к Владетелю, чтобы также получить свое.
– Здесь лавины бывают, – вставляет Бэсик в мое размышление нечто из своих знаний. – Снежные зароды… или заряды? Такой клубок, более плотный, чем все прочее. От него начинает твердеть и плотнеть то, что к нему прикасается, а потом, когда соберется критическая масса, обтаивает с краев и скользит вниз. По-моему, не стоит нам говорить громко и двигаться рывками.
С трудом и не сразу, а на третий день я поняла. Спасает нас от полного провала что-то вроде пружинящего настила или плетения из тонких веток, что интуитивно прощупывается на расстоянии около метра: выше этого снег отчасти уплотнился. Эта тропа проложена явно не нашими мунками. Хозяевами. Сразу над ней мы и ночуем, потому что опасаемся зайти далеко в сторону и потерять. Что внизу – не знаю: возможно, это как висячий мост или овринг, чьи опорные бревна вбиты поперек склона.
Наверное, я сама все время была как бревно бесчувственное, потому что мои мысли в конце концов оказались совсем не здесь.
«Что-то недоговоренное было в том, как коваши объяснял троичность, – думаю я. – Человек двоичен уж тем, что происходит от единения мужчины и женщины. Почему мы употребляем эти понятия, не удосужившись объяснить себе их объем – слишком очевидно? Вместо осмысления берем явленный факт. Но ведь в природе не существует генетически чистых мужчин и женщин, это наша абстракция, под которую
