зубами. Оба улыбались.
– Котя, ты что – прикидывался?
– Прикинешься тут, когда всего на ниточки располосовали, – капризно мяукнул тот, опрокинувшись на спину и в потяге выпуская в воздух всю двадцатку когтей.
– И держу пари, что многие еле живые трупы только того и ждали, чтобы тихомолком цапнуть ворюгу за пятую конечность или вцепиться в шейную артерию, – фыркнул некто с высокой ветки. – Как там твой хозяин, малышка?
– Киэно! Кийи, милая моя!
Манкатта спрыгнула, приземлившись прямо на Багира.
– Бездельники. Словоблуды, – проворчала она добродушно. Только языком и воюете и едва одного из нэсин отбили – но зато уж наиглавнейшего. Ладно, живите, чего с вас взять.
Человеческое тело в объятиях Серены шевельнулось куда осознанней и энергичнее прежнего и даже попыталось усесться.
– Вроде бы вся моя семья в сборе, – шевелил запухшими губами он все-таки с большим трудом, кривясь на одну сторону. – Я слышал и Марта, и тебя, только сил не было показать – так ты меня одурманила. Да в одиночку ты сыграла естественней, моя светлая. И чего только я не наслушался, награда дней моих!
Девушка разомкнула руки, отодвинулась:
– Весь кровью истек, лицо наперекосяк, а туда же – невестишься.
– Женихаюсь. А смерть от меня уже далеко отошла: ты ведь меня так крепко обняла и так сладко перевязала, что никому третьему не стало между нами места.
Эрбис приподнялся окончательно, уперев в землю правую ладонь, и сел, пытаясь выдать гримасу боли за улыбку.
– Клянусь, мы, нэсин, считаем бесчестьем касаться женской наготы иначе, кроме как через пелену, и так близок, как с тобой, я не был ни с кем из моих женщин. Даже наша телесная влага смешалась.
Положил тяжелую левую руку на плечо девушке:
– Ох, как ты мне нынче люба, если б знала. Как раз такая жена, о которой мечтает в юности любой инсан: тонка и яростна, будто горностай, бела, как утренний лотос в тихой воде, естество ее подобно медовому финику, прогретому солнцем. Смела в бою, кротка в доме, а на ложе – огнь опаляющий.
Серена скептически на него посмотрела: краснобай, скажешь такому – «ты не пробовал» – как раз уцепится.
– Жаль, нечего мне дать тебе в махр. Расточил я твое приданое.
– Еще бы не жаль; сколько народу погибло.
– Мы не гибнем, а уходим, моя Серена. Храбрец никогда не проигрывает, ибо идет в рай. Честный бой – наивернейшая дорога к небу.
– Ты полагаешь, мы были честны?
– Настолько, насколько могли. Живущий на земле никогда не бывает полностью прав и совсем безгрешен: прав и свят один только Сущий, ему мы и доверились.
– И он ниспослал нам разгром. И многим инсанам плен. И здешним жителям – утеснение.
– Вовсе нет, даже в жизни ближней. На поле Сухайма была только моя личная гвардия, потому что большим я не имел права самолично располагать. Я следовал твоему совету – пошел в чужую страну, не обрушив на Мартиново непокорство ни всей мощи нашей земли, ни всей силы наших воинов.
– Теперь Мартин считает нэсин своими вассалами, – огорченно вздохнула девушка.
– Пусть; не думай о своей вине, ведь мы всегда остаемся при своем. Земля наших отцов стоит нерушимо, погибшие одержали высшую победу, а что до прочих – то Он с терпеливыми и еще не однажды перевернет песочные часы. И Он никогда не проиграет, а мы – с Ним.
– Ты так держишься, словно инсаны уже во всех мирах победили.
– А разве нет? – Эрбис поглядел с хитрецой, показал зубы – желтоватые от кофе и жевательной смолы, однако крепкие. – Мы навек отразились в андрской крови, андрском письме и науке, андрских обычаях, юрисдикции и морали. И пусть не мнят себе иного и не исхитряются, разве что для утехи своему самолюбию. Даже сражаться научили их мы, мы же привили им гордость воинскую и национальную. Ты думаешь, то не победа Вечноживущего – дать этому народу выпрямить свой дух? Раньше андры передавали нам право судить и решать за них даже тогда, когда оттесняли от кормила. А теперь они впервые сотворят нечто свое, только андрское, пусть недоношенное, пусть иногда прямо злобное и уродливое, но свое. И за это «нечто» придется отвечать им самим, а не их опекуну.
Он глубоко вздохнул; вышеизложенный монолог отобрал последнюю силу.
– Кажется, я поняла, зачем Бродяге понадобилось класть свою жизнь между вами и ими наподобие меча, – сказала девушка.
– Это называется порвать пуповину, – добавила Киэно. – Ребенок, которые отделяется от материнского места, всегда некрасив и так слаб, что может и не выжить. Андры еще и передержали своего первенца свободы, так что теперь он во всем подобен десятимесячному выкидышу: кости крепки, да черепушка сплюснута.
– Главное – головку выродить, а там само пойдет? – хмыкнул кстати подошедший Вард. – Андры всегда были никудышные сеятели и хранители, только вот сейчас обратного пути им нет. «Ой, мама дорогая, роди меня назад» – такое в их случае не проходит. Пускай Мартин несет свою ношу один.
– Он это сделает, – ответила Серена. – Сделает. И в самом деле один: его рабы взбунтовались до битвы. Вы же не видели с королевскими людьми ни одного кауранга, а фриссы носили их в седле, но не бились сами ни зубами, ни копытами. И, по слухам, почти все мунки вернулись к себе. Все Живущие ушли.
– Тогда на их место придем мы, Владетель и невеста моего Владетеля, – подытожил Багир, облизывая шерсть и толкаясь головой в плечо Эрбиса. – И давайте начнем делать это поскорее. Здешний кунг нам карт-бланш выдал, только какой-то нетипичный, как бы пуще не заарестовали. Так что лучше госпоже положить его в дальний карманчик и заколоть булавкой. Рыцарь-то он рыцарь, вот его прихвостни – витязи те еще… Ты так разговорчив сегодня, о шах шахов и калиф калифов – может быть, и на Варда сумеешь сам взгромоздиться?
Они двигались к городу Сухайм, а вести и слухи катились им навстречу. Будто бы там не осталось никого живого – все жители поразбежались: и нэсин, и полукровки, и чистокровные андры, и их меньшие и покровительствуемые, – потому что победители навострились бить не по паспорту, а по морде. Будто бы в самой Шиле-Браззе установлен комендантский час с патрулями – можно подумать, именно свою столицу завоевал король. Будто бы сама королева-мать всего лишь почетная пленница в Замке, а парламенту предложено почистить ряды и выбрать на роль обоих председателей палат и верховного судьи безупречных национал-ортодоксов. Будто бы, наконец, издан указ, утверждающий культ покойного короля Даниила в качестве любимого сына Божия, жертвенно закланного агнца и козлища отпущения.
По прослушивании всех этих слухов Серена высказалась в том духе, что уж коли их пятерка притворяется обычным семейством полукровок, то и вести себя надо типичным образом: в населенные пункты не соваться, а захватить одну из заброшенных еще до войны маленьких ферм, свести знакомство с соседями и беженцами, подлечиться, оглядеться – ну а там видно станет.
Как всегда во время покоя, юная кхондка в дневное время обращалась в заурядную девицу, которая устраивала, по мере сил, здешнее небогатое хозяйство, обихаживала раненого то ли отца, то ли дядюшку, возилась с котами и выгуливала Варда по окрестным лугам. Он пахал и сеял в борозду, как добропорядочная рабочая скотинка, и казался внешне мало импозантен: спал с тела, чуть загрязнился и залохматился. С холеными местными фриссами, что годились и под седло, и в упряжку, его было не сравнить. Однако кое- кто из сельских андров, у которых глаз на все конское был наметан, предлагал девушке немалые деньги за случку. «Если, конечно, его резвость тоже согласится, – добавлял хозяин в припадке вежливости, – наша фрисса уж больно молода, а так ладненькая, значит, скромная, и где по нонешним временам жениха ей взять настоящего…» Серена, чуть покраснев, отказывала за них обоих. Деньги штука недурная, только от фермерского предложения за версту пахло иным смыслом.
Усадьба, которую они выбрали, что называется, методом тыка, оказалась удачным приобретением: дом
