чтобы не проняло сыростью – мункской постели. – Она не так помнит форму, как внутренний смысл, в отличие от меня, умозрительницы. Только это деревце как следует приручили. Стало быть, здешние мунки и старого лесного умения не растеряли, и новое приобрели. Вот эти няньки и оберегали детишек и их матерей, которые притаились в хижинах на время мужского колдовства.»
Но теперь все малое население высыпало наружу, и голоса манили туда же наших путешественников: пить воду из чистых родников и есть хлеб, который выпекали из метелок здешней травы, слегка раздавленных между плоскими камнями, – черный, как сами мунки-хаа, душистый, тяжелый и тем самым весомо подтверждающий извечную формулу гостеприимства. Плескаться в бочагах и смотреть в небо сквозь ветви: улиц, полян, кроме той, священной, и прогалов посреди белых деревьев, которых так жаждал Арт, на самом деле не было, ибо слишком большой роскошью и безрассудством казалось мункскому народу прореживать строй своих спасителей. Лес тут преобладал над легендарным Болотом, и это также был иной Лес, не Светлый, не Заповедный – Надежный. Жители его казались внутри своей обители уверенней в себе и оттого доброжелательней, чем в кхондских гостях.
Юным кхондам предложили остаться в той хижине, которую они заняли под свой первый ночлег, однако жили тут куда тесней, чем в Триаде, и Серена, попросив разрешения, сплела шалаш вокруг ствола белого великана с редкой листвой – молодого, не так давно выросшего. Крутые изгибы корней, оберегая, запеленала в тряпье, ненужное для здешних хозяек, укрыла циновками – получились опоры для сидения. Куда как хлопотно, да ставить палатку было скучнее, а жить в ней – тем более: кто знает, сколько продлится их с Артом учение.
– Почему ты пошла сюда, а не к тем из нас, что кормятся при андрах? Ты бы сошла за одну из их хозяек, если тебя чуть подкрасить, – спросила Серену молоденькая жена одного из старших Кузнецов.
Звали ее Мали, так же как всякого мужчину – Коваши, а ребенка – Онти, Онта. Различение имен шло на более тонком и глубинном произносительном уровне, чем в волчье-мункском эсперанто, и почти не улавливалось непривычным слухом.
– В совсем чужую землю идти? Да для меня это неведомо и страшно, – призналась девушка.
– Что, еще страшнее наших болот и наших мужчин?
Она, эта Мали, была очень хороша всем: широко расставленными глазами цвета ореха, сверканием крупных чистых зубов, яснотой мимики и ладной повадкой. Носик ее смешливо и мягко расплывался по равнине широкоскулого лица, и что бы она ни говорила, темные, с алой изнанкой губы поминутно дарили воздуху шутливые поцелуи.
– И ваших топей, и ваших болотных копей, и ваших огненных стягов, и ваших могучих магов, и даже – вашего магического оружия. Для чего они куют его молниями?
– Не всякое: только Отца Мечей. Почему бы тебе не спросить об этом у них самих?
– Потому что мне нравится спрашивать у тебя.
Снова смех, летучий, как бабочка.
– Это ведь не тайна. Какие вы оба наивные и славные, ты и твой брат кауранг… о, прости, кхонд, конечно же, кхонд. Нам самим не нужно ни мечей, ни копий, ни палиц, ни рогатин, ни наконечников для боевых стрел, однако мы их делаем. И когда андры поручают нам большой заказ, такой большой, что и ремесленники-отходники в слободах не справляются, мы делаем тут, в нашем Лесу, хозяина всему железу и всей стали, чтобы он дал им свою силу.
– Андры же не воюют.
– Воюют – раз в сто лет. Показывают инсанам, что те не столь крепко их оседлали и взнуздали. Выходят из-под из власти.
– Меняются ролями. Кто был надо всеми, оказывается подо всем.
– Э, нет! Никто еще не бил инсанов и не брал верх над ними. Сама их земля – она имеет верх и низ и не имеет низа и верха, простерта и сжата, открыта и прикровенна. Захотят инсаны – и никто их не отыщет. Как победить врага в его отсутствие?
– И еще у них есть тайна в горах.
– Помолчи об этом. Что ты знаешь – знаешь ты, а не мунки.
– Слушай, тогда скажи мне, нет ли у андров такой серой или черной пыли, которая сгорает мгновенно и без дыма? Палок или бочек, которые выталкивают заряд горячим воздухом или разрываются вдребезги, падая со стальных стрекоз, раня и убивая?
Мали поняла и сделалась серьезной.
– Нет: инсаны не велят. Гремучая пудра ломает для андров скалы, когда им надо достать руду для нашего ремесла или выровнять место для своего города, но это опасно и насилие.
– Так у андров есть горы?
– По всей границе с инсанами и с Болотом: наши мунки тоже там работают, кое-кто и живет. Еще андры играют огненной забавой в воздухе. Это красивая «мельница», если на нее смотреть в день праздника, только зачем раскручивать такую ради войны, говорит мой муж.
Серена немного привыкла ко здешней мункской образности; она была сходна, однако по меньшей мере не уступала той игре словами, которой тешили себя их лесные братья.
– Так думают одни мунки или и андры тоже, Мали?
– Многие андры. Если сделать оружие более сильным, чем самая крепкая броня и самый мастерский доспех, непременно явится лучшая защита. Тот, кто решился на первый шаг, исхитрится и на второй и изобретет непобедимое оружие, которое просуществует только один день – ведь отыщется управа и на него. Так и будет происходить до тех пор, пока однажды стрела не поразит все цели чересчур быстро, говорит мой Коваши.
– Твой супруг очень умен. Знаешь, моя мама говорит, что в Рутении производство вещей для защиты и нападения, «военно-промышленный комплекс», крутится наподобие именно такой мельницы и выдает, кстати, в виде своих отходов, самую лучшую технику для мира и прогресса.
– Я не так умна, как мой Коваши, только, по мне, лучше и огня не знать, чем такой прогресс.
– Не переживай: и племя рутенов не такое дурное, и племя андров, а думаю, не вполне последовательно.
Уже не для пользы общему делу, а ради любопытства осведомилась девушка у юной Мали, как это ее просватали за старика.
(«Вот-вот, ты здесь развлекаешься, уже и подружек себе завела, – ныл Артханг, – а у меня от безделья за ушами мох растет и иголки хвойные пробиваются.»)
– О, так я сама его взяла. Но и он, правда, мог выбирать из красавиц. Говорят так: если жена лицом приглядна и в любовной игре искусна, то ее мужу ремесло само в руки отдаётся. А если муж в ремесле крепок – его супруге честь и слава перед женами.
– Какова же честь и слава Мали того Коваши, что носит змею на пальце?
– Нет у него Мали.
Артханг смотрел-смотрел на все это и с полагоря начал затевать беседы со старым хозяином племени. Храбрости на то особой не потребовалось: тот почти сразу привязался к юноше, так непохожему на медлительных и «тугих думою» молодых мунков, и почти все свободное время проводил, купая руку в меху Волка: хорошо ревматизм лечит и остуду из самого сердца вытягивает.
– Почему нас именуют не только Болотниками и Хозяевами Камня, но и Господами Земли, спрашиваешь ты? Руда – кровь земная; иногда саму кровь Живых называют сходным словом. Глубинный огонь вливает в камень его кровь, пока она еще горяча и дымится. Земля – плоть; как и рудные жилы, она тоже порождение камня, небесных камней и земных. Она принимает отгорающий прах своих созданий, тех, что на ней, и тех, что вверху. Она мягка, это одеяние для грубого камня. Она еще не жизнь, но несет в себе и на себе мир Истинно Живущих. Живущие творят над собою тонкий покров воздуха. Так соединяются четыре стихии; огня, воды, земли и воздуха, – и так в сплетении с ними возникают три царства: каменное, растительное и животное. Но Коваши, Болотные Мунки-Хаа – оттуда и не оттуда. Они клинок, что вложен в ножны Земли, путь, что ей придан. Все племена высокого разума таковы. Не верь, что мы уклонились от своей начертанной в скрижалях судьбы: те, кто так говорит, не знает. Не верь никогда, если о любом из племен говорят только плохое: они тоже не знают.
– Вы часто ходите к андрам? – спросил молодой кхонд по внезапной аналогии.
– Я сам – нет, и моя Мали – нет. Есть такие, кто вообще не ходит, и такие, кто совсем переселился и
