Их закуют и отправят в Тулон на галеры. На долгие годы. И никто из них уже, вероятно, не вернется домой.
Гюго еще не раз наведывался в Бисетр. Он познакомился с жаргоном каторжников, узнал истории их жизни, сделал много записей, заметок. Перед ним открылось мрачное, зловонное дно Парижа. Нищета, голод, людские страдания. Когда-нибудь он напишет роман о жизни каторжника. Он расскажет историю человека, отвергнутого обществом, заклейменного им. А сейчас у него иная цель. Он должен внушить и тем, кто наверху, и ревущей толпе у помоста ужас и отвращение к смертной казни.
Кто будет героем его повести? Парижанин. Обыкновенный человек. У него жена и дочь. Он совершил преступление. Какое? Об этом в повести не будет речи. Важно передать чувства и мысли, страх и отчаяние человека, которого ведут на казнь. Дни ожидания. Последние минуты. Перевоплотиться в этого человека…
Вот он в камере. Смотрит в окно, закованное решеткой.
«О господи, что ждет меня, горемычного? Что они сделают со мной?.. Только бы оставили жизнь…
…Ах, если б мне удалось вырваться отсюда, с каким бы наслаждением я побежал в поле!..
Ведь каторжник тоже ходит, движется, тоже видит солнце».
Контраст с этим ужасом — воспоминания детства, до боли лучезарные и чистые. Лицо матери. Старый сад. Свидание на скамейке…
Час казни близится.
«…И все же — подлые законы и подлые люди — я не был дурным человеком! О господи! Умереть через несколько часов, сознавая, что год назад я был свободен и безвинен, совершал прогулки, бродил под деревьями по опавшей осенней листве».
«Вот сейчас, в эту минуту рядом со мной, в домах, окружающих Дворец правосудия и Гревскую площадь, и во всем Париже люди приходят и уходят, разговаривают и смеются, читают газету, обдумывают свои дела; лавочники торгуют, девушки готовят к вечеру бальные платья; матери играют с детьми!..»
«…Говорят, что в этом ничего нет страшного, при этом не страдают, это спокойный конец, и смерть таким способом очень облегчена.
А чего стоит шестинедельная агония и целый день предсмертной муки? Чего стоит томление этого невозвратного дня, который, тянется так медленно и проходит так быстро? Чего стоит эта лестница пыток, ступень за ступенью приводящая к эшафоту?»
Повесть «Последний день приговоренного к казни» создана за три недели. Гюго написал ее в форме дневника и решил издать без подписи, чтоб она прозвучала как документ, как крик, исходящий из уст самого осужденного.
Каждый вечер Гюго читал друзьям страницы, написанные за день. Восторженные отзывы о его новой повести дошли до издателя Госселена, и тот купил у автора право ее издания за такую же высокую цену, что и стихотворный сборник «Восточные мотивы». Обе книги вышли в свет в начале 1829 года.
Издатель предложил Гюго продолжить повесть, рассказать о самом преступлении, отыскав якобы «затерянные записи осужденного». Гюго решительно отверг это предложение, но заключил с Госселеном договор на новую книгу — роман о средневековом Париже, обязавшись написать его к осени того же года.
«Последний день приговоренного» — шаг к одному из крупнейших романов Гюго, «Отверженные». Писатель уже на подступах к главной теме своего творчества. Призыв к человечности, протест против жестокости социальных контрастов станут пафосом его жизни, душой всего лучшего, что создано им. Правда, протест писателя не получил пока определенного социального адреса. Но призыв, прозвучавший в повести, вызвал взволнованный отклик у современников.
Гюго не только поднял голос против смертной казни, он встал на защиту человека против бесчеловечного мира. Он вскрыл новые пласты жизни, еще не поднятые французской литературой того времени. Повесть «Последний день приговоренного» — одна из первых предвестниц целой череды социально-психологических романов и повестей, которые появятся во Франции в 30-е, 40-е годы XIX века. Парижское дно, мир каторги и тюрьмы, чудовищные социальные противоречия предстанут в них перед читателями. Авторы этих произведений пойдут дальше Гюго в своем обличении. Но Гюго одним из первых бросил луч света в мрачные подвалы города контрастов и поднял, как стяг, высокую тему человечности.
Реакционные газеты встретили повесть Гюго в штыки. «Мы никогда не простим ему упорного стремления запятнать человеческую душу, поколебать покой целой нации… Избавьте нас от такой обнаженной правды», — писала монархическая газета «Котидьен».
Виктор Гюго выдержит еще немало боев, защищая занятые им позиции писателя-гуманиста.
Битва за «Эрнани» (1829–1830)
В феврале 1829 года весь литературный и артистический Париж был на премьере романтической пьесы Александра Дюма «Генрих III». Успех был завоеван неожиданно, без боя. Дюма, еще молодой и малоизвестный писатель, застал, как говорится, врасплох ревнителей академического благочиния. Правда, они затем спохватились, приняли меры, и пьеса вскоре сошла со сцены. Но первое ее представление стало настоящим праздником для романтической молодежи. Пробный выпад к предстоящим боям в храме Мельпомены был совершен.
Когда опустился занавес и театр еще дрожал от аплодисментов, Гюго прошел за кулисы. Дюма весь сиял. Громадный, он как будто еще вырос за этот вечер, а буйная шапка его волос стала еще курчавее от радости,
С трудом пробившись сквозь толпу поклонников, поклонниц и восторженных поздравителей молодого автора, Гюго крепко пожал ему руку и сказал: «Теперь моя очередь!»
Замыслы двух пьес возникли у него почти одновременно. Всюду — и в часы прогулок по Парижу, и в пыльных лавках букинистов, и в беседах с друзьями — перед ним реяли, мелькали, роились образы его будущих героев.
Первым сложился замысел пьесы из истории Франции времен Ришелье.
Смутные тени прошлого постепенно оживают. Вот уже слышится биение гордого сердца Дидье. Звон шпаг. Страстный протест. Мольбы о справедливости и слова любви. Любовь ведет и к гибели и к подвигу. Терзает и бесконечно возвышает.
Но есть еще что-то другое, то, что может быть сильнее любви, — чувство человеческого достоинства, несгибаемая гордость плебея, страстный порыв к правде, к защите попранной тиранами справедливости…
Рождаются, звучат первые стихотворные строфы. Но Гюго не берется за перо. Он вынашивает свое творение. Как всегда, лучше всего работается на ходу, во время прогулок среди гудящей толпы. Быстрый диалог прохожих. Обрывки слов, споров, признаний. Гримасы гаменов, ругань торговок, уличные сценки. Но все это не мешает ему. Наоборот. Он видит, он запоминает и в то же время думает о своем.
Около бульвара Монпарнас, что в двух шагах от дома, выстроен дощатый барак. Кругом теснятся любопытные. Хохот, озорные шутки. Здесь выступают фокусники и фигляры. А рядом с балаганом старое кладбище. Как эффектны должны быть такие контрасты в драме!
Смутные тени прошлого оживают… Может быть, они и не станут совсем живыми и реальными, но все же в них трепещут большие чувства. И они принадлежат не только прошлому. Многое роднит их с тем, что бурлит, назревает в Париже 1829 года.
И во время своих длинных прогулок по городу и в кафе Грациано, куда он любит теперь заглядывать с друзьями и где готовят такие вкусные макароны по-неаполитански, и в мастерской Девериа и Буланже, где собираются молодые художники, журналисты, начинающие поэты, — всюду он видит, слышит, всем существом своим ощущает назревание чего-то нового.
