действовал, исходя из конкретной социально-политической ситуации, со своими карточками стрелка, помощника депутата и поборника прав человека. Он всегда был умнее меня. Зато я — искреннее в проявлении натуральных чувств. Кажется, за это и любил.
Почему сказала в прошедшем времени — «любил»? Нет, в настоящем — любит! Если по-иному, то повешусь. Не хочется. Отчаянно не хочется кончать жизнь на люстре в большой комнате. Самоубийцы всегда казались мне читателями, раньше времени отбросившими книгу. Будоражащее и завлекательное — на последующих страницах, потерпите Писатель долго раскачивался, и все хитросплетения сюжета впереди.
Во втором списке Максим на первом месте. Хочу купить ему горные лыжи, ботинки и костюм. Все это у Макса имелось, да позаимствовал Майкин Владостас, оправляясь на горный курорт. А там якобы украли снаряжение. Пропил, наверное. Гошка давно мечтает об игрушечной железной дороге с паровозиками, но я противилась: разложить эту дорогу с рельсами, стрелками, станциями, семафорами — в комнате станет возможным передвигаться только по стеночке. С другой стороны, Новый год — праздник, когда сбываются мечты. Железную дорогу, в конце концов, можно потом к бабушке с дедушкой перевезти. Подарить Майке хороший комплекс для ухода за лицом? Не оценит. Кроме того, Майка активно поддерживает отечественного производителя. Утверждает, что благодаря дешевым российским кремам у нее нет морщин. Но благодарить надо жирок, который прячется у нее под щечками.
Люблю делать подарки. Покупать их в спешке, примчаться в магазин и быстро по прилавкам: это маме, это сыну, свекрови, подруге… — мне кажется недостойно тех, кто тебе дорог. Хотя, конечно, всеобщее затоваривание привело к тому, что настоящей радости, сюрприза уже не получается. А раньше, бывало, вулкан страстей переживаешь, получив долгожданную вещь.
Помню, мама купила мне вожделенные кроссовки. Я в них лезгинку по комнате отплясывала, потом другие танцы народов мира, включая дикие пляски африканцев. Падала на диван, задирала ноги, болтала ими в воздухе, любовалась кроссовками. Хотелось лечь в них спать. Теперь и бриллиантовые дорогущие серьги, подаренные на день свадьбы мужем, вечером сняла: колются, спать неудобно.
Тетя Даша явилась домой еще позже меня, заметно усталая.
Рухнула на стул в кухне:
— Нет сил даже помыться.
— Как говорит Гошка: я вчера помылся за сегодня.
— Это юмор мальчика?
— Вроде того. Гошка никак не может понять, почему нельзя вычистить зубы на неделю вперед.
— Зубные протезы также требуют постоянного ухода.
— Передам ему, — сказала я и мысленно посмеялась.
У Гошки молочные зубы еще не выпали, ему до протезов расти и жить, жить. А Максу пришлось поставить имплантаты. Два месяца ходил к протезисту. И рассказывал-то обтекаемо: протезист сказал, протезист обещал…
Как-то спрашиваю:
— Сколько лет дядьке-протезисту?
— Она, собственно, не дядька.
— Протезист женского пола? — поперхнулась я чаем, который в тот момент пила. — И ты молчал? Молоденькая, конечно? Наваливается на тебя торсом, чтобы глубже бормашиной просверлить? А у самой халатик на груди расстегнут, сиськи наружу? Потом не несло? Французскими духами?
Максим, с опухшей после стоматологических манипуляций щекой, проталкивающий в рот Гошкину овсянку — единственную пищу, которую способен был проглотить, смотрел на меня… С насмешливой любовью. Как ни странно это сочетание слов: «насмешка» и «любовь» — к взглядам мужа на меня подходит более всего.
Да! Я ревнива. Перманентно и в развитии. Сначала, видя вокруг десятки красоток не мне чета, мучилась комплексом неполноценности. Максим был просто обязан бросить меня и уйти к этой, той, пятой, десятой, сотой девушке с голливудской внешностью. Потом возникло чувство собственницы. Зачем ему столь мужественно и ласково улыбаться Маше, Глаше, Стеше? И даже Майке? Проживут без его улыбок. Все его улыбки — мои! А также: шутки, жесты, умные речи, пошлые анекдоты… — все мое! Не отдам! Кто здесь вертится? Пошла прочь, зараза!
Ревность моя столь необъятна, что при реальном поводе — заявлении Максима об уходе — ее замкнуло. Так, наверное, человек, не умеющий плавать, оказавшись в пучине, судорожно трепыхается, держится на поверхности, но по-прежнему не верит, что научился плавать.
Относительно протезисток и прочих дамочек, имеющих дело с мужским телом, — разве я не знаю! Видела собственными глазами, сидела в кресле, ждала, когда освободится мастер-парикмахер Клара. Она обслуживала дядьку, имеющего, по жаргону парикмахеров, прическу — «озеро в лесу». Это когда лысина на макушке, а вокруг редкие волосики. Уж он Клару по своим чахлой растительности загонял: то слева порежь, то справа выступает. Клара вокруг него тридцать минут вертелась (и припадала жарким торсом), по волоску филировала.
Сев, наконец, в кресло, я возмутилась:
— Клара, он явный извращенец Прилюдно млеет, плавится от ваших прикосновений. Эротика в парикмахерской! Сюжет для порнухи. Клара, почему вы терпите?
— Во-первых, он чаевые оставляет большие. Во-вторых, жалко.
— Конечно, если вам тоже доставляет удовольствие…
— Ни боже мой!
— Но вы же отдаете отчет?
— Отдаю. Наверное, жена холодная или по возрасту парализованная. А мне, кроме гада-мужа, никто не требуется. Оставляем стрижку, подравниваем? Или новый силуэт?
Максим, конечно, не извращенец, чтобы в кресле стоматолога, с открытым ртом, с бормашиной в дупле зуба, млеть и блаженствовать. И стричься он не любит. Но с другой стороны, Макс не каменный, чтобы уж вовсе не реагировать на женскую грудь в опасной близости. Словом, протезисток и парикмахерш я бы штрафовала за сексуальные провокации на рабочем месте.
— Лида! Лида! Ты меня слушаешь?
— Конечно, слушаю.
— Я тебе рассказывала, — подозрительно посмотрела на меня тетя Даша, — что в московских дэзах такой же бардак, как в питерских.
— Да, да. Виктору Петровичу положены льготы, а их не учитывают в квартплате.
Хотя я и не слушала тетю Дашу, эту информацию легко вытащила из внутреннего диктофона. Мы теперь устроены как электронная техника. Мысленно нажал кнопку перемотки, и в голове прозвучали последние слова собеседника. Зачем нам роботы? Мы сами скоро в них превратимся. Об этом тоже говорили с Максимом… Стоп, не отвлекаться! Тетя Даша взирает на меня с готовностью обидеться на невнимание. А это добрых сорок минут: сначала она будет говорить про то, что стара, глупа, но заслуживает…, потом я примусь оправдываться и разубеждать ее.
Сагу о льготах по квартплате, вырванных с боем у чиновников, я выслушала, изображая активное внимание. И сетования на неготовность квартиры Виктора Петровича к зиме (окна не заклеены) поддержала.
— Клейкая лента с поролоном стоит пятьдесят рублей метр! — возмущалась тетя Даша.
— Безобразие. Ленточки на подарки, если оптом на Черкизовском, и то дешевле.
— Что?
— Это я о своем, не отвлекайтесь.
Украдкой посмотрела на часы: еще пятнадцать минут, а потом сошлюсь на головную боль.
— Так вот, — продолжала тетя Даша, — я им, в магазине, показала кузькину мать. В прошлом году было по двадцать рублей метр, а теперь больше чем в два раза повысили. Наживаются на климате.
— Как при этом вел себя Виктор Петрович?
— Никак не вел. Стоял рядом и твердил: «Дашенька, не надо. Дашенька, пойдем». Но я не из робких.
