Горечь моря, снежный бес.Так ступай, поэт. На днеВ полуночной тишинеГолос твой дойдет до насИ волшебный твой рассказ.На отточенных стихахЧеловечество как прах;Пой несчастия судьбыЧеловеческой толпы.Сердце — лучший проводник:Бьет души твоей родникНа сердечном пустыреИ людей ведет к хвале.
Простите, лорд, мне вольный тон, какойЯ выбрал для письма. Надеюсь, выОцените мой труд, как таковой:Как автор — автора. Поклонников, увы,Послания к поэтам не новы,Могу представить, как осточертелиИ вам, и Гарри Куперу, и РэлиОткрытки типа: 'Сэр! Люблю стихи,Но 'Чайльд Гарольд', по-моему, тоска'.'Дочь пишет прозой много чепухи'.Попытки взять взаймы до четверга,Намеки на любовь и на рогаИ то, что отбивает всю охоту:В конце письма приложенное фото.А рукописи? Каждый Божий день.Я думаю, что Поп был просто генийИ что теперь его немая теньДовольна массой новых достиженийНа уровне межличностных сношений:Железные дороги, телеграммы,О чем твердят рекламные программы.Со времени Реформы англичанВам в церковь не загнать. Который годДля исповедей каждый протестантИспользует почтовый самолет.Писатель, приготовив бутерброд,За завтраком их должен съесть. ЗанеИх выставит в уборной на стене.Допустим, я пишу, чтоб поболтатьО ваших и моих стихах. Но естьДругой резон: чего уж там скрывать —Я только в двадцать девять смог прочестьПоэму 'Дон Жуан'. Вот это вещь!Я плыл в Рейкьявик и читал, читал,Когда морской болезнью не страдал.Теперь так далеко мой дом и те —Неважно, кто — вокруг сплошной бедлам:Чужой язык подобен немотеИ я, как пес, читаю по глазам.Я мало приспособлен к языкам —Живу, как лингвистический затворник,И хоть бы кто принес мне разговорник.Мысль вам писать ко мне пришла с утра(Люблю деталь и прочий мелкий вздор).Автобус шел на всех парах. ВчераМы были в Матрадауре. С тех порМне слезы сокращали кругозор —Я, кажется, простыл в Акуриери:Обед опаздывал и дуло из-под двери.Проф Хаусмэн в столичных 'Новостях'Был первым, кто сказал: недомоганья —Простуда, кашель, ломота в костях —Способствуют процессу созиданья.
