своей собственной мыслью, под единым руководством инквизиции.
«Кто может на это смотреть?» (Goya)
Но далее этого объединение не пошло. Попытки пойти далее, применить централизованную систему французского управления в XVIII в. не удались и к XIX в. Испания осталась той же, как и в XVI и до XVI в. Все население было населением католическим и только католическим, но испанского народа, как такового, не было создано. Были кастильцы, были астурийцы, были баски и наварцы, были арагонцы и каталонцы, но испанец все же не существовал, как не существовало и одного общего языка, как не существовало взаимного притяжения между отдельными народностями, между, например, кастильцами и каталонцами, и тогда ненавидевшими друг друга столь же сильно, как и в наши дни. Страна контрастов в смысле географическом, страна, расчлененная на массу отдельных, несходных друг с другом, областей, она была такой же и в смысле населения этих областей. Проведенной систематически централизации не было. Каждая область жила своей жизнью, руководилась своими законами, управлялась своими учреждениями. Каких-либо изменений в общем управлении, даже в системе обложения, произведено не было. Все оставалось, как и раньше. Правда, политическая самостоятельность была уничтожена, политические права таких областей, как Арагон и Каталония, выработавших свои представительные учреждения и свои конституции, подобные английским того времени, были сломлены, но не уничтожены. Представительные учреждения, местные кортесы продолжали существовать. Здесь, как и в Кастилии, от них отлетел только под давлением общих условий жизни прежний их дух, перестали они быть тем, чем являлись раньше, но традиции сохранились, память об них была жива, как живо было и воспоминание о прежней независимости, подогреваемое местными историками. Власть в лице королей из Бурбонского дома пыталась бороться с ними, и в XVII в., и в XVIII: подавляла мятежи отдельных провинций, пыталась уничтожить местные законы, запрещала печатать сочинения на местном языке, но все это оказывалось бесплодным, а нередко (по вопросам местного права) приходилось и отменять сделанные распоряжения.
И естественно, что одичалый и обнищавший народ, — народ, который целыми столетиями держали в невежестве, пропитывали фанатизмом, приучали смотреть на чужеземца, как на врага и своего и Бога, — теперь, когда весть о 2 мае распространилась по стране, когда уже два года под ряд его чувства были раздражаемы присутствием чужеземцев, этих врагов и Бога и королей, поднял знамя восстания и рискнул, очертя голову, вступить в борьбу с победителем Европы.
Сигнал к восстанию и борьбе с чужеземцем, отнявшим у Испании короля, подала область, где старинные учреждения и вольности сохранились в большей степени, чем где-либо в другой части страны. Здесь накануне событий 2 мая открылись заседания генеральной хунты, представительного собрания, состоявшего из 42 депутатов и собиравшегося раз в 3 года. Она обсуждала все дела, касавшиеся Астурии, и для ведения текущих дел и применения ее постановлений избирала особый комитет из 7 членов с генерал-прокуратором во главе. За исключением высшего суда, находившегося в ведении центральной власти (только с начала XVIII в.), все суды, как и все местное и общинное управление, находились в руках местных лиц, наследственно исполнявших все функции суда и управления. В это-то собрание должны были явиться чиновники, присланные Мюратом, с поручением сообщить о мадридских событиях и прочесть прокламацию Мюрата и его обязательные постановления. Толпа, стоявшая подле здания заседаний, не допустила их в зал и с криками: «да здравствует Фердинанд! Долой Мюрата!» напала на них, разогнала их и затем ворвалась в зал заседаний. Горячее сочувствие нашла она в своих представителях, и тут же предложение о том, чтобы не повиноваться приказам Мюрата и немедленно принять меры к защите страны, было вотировано единогласно. Выработанный тут же циркуляр главного судьи, оповещавший о решении хунты и призывавший народ к оружию, был разослан по всей области, и в очень скором времени массы народа: крестьяне, священники, дворяне, купцы, явились с разных сторон в город Овиедо. 24 мая, при звоне колоколов во всех церквах города, собравшаяся толпа под командой священника Рамона направилась к арсеналу и мигом разобрала сложенное оружие. 18-тысячный корпус был сформирован по приказу хунты, которая в торжественном заседании, избрав новых добавочных членов из числа вождей толпы, возобновила вновь клятву в верности Фердинанду и заявила, что она берет на себя верховную власть в стране, пока фамилия Бурбонов не будет вновь восстановлена. 25 мая решение хунты было объявлено народу и тут же объявлена война безбожным французам. Те отряды испанских войск, которые были присланы из Сантандера Мюратом для усмирения Овиедо, вынуждены были присоединиться к восставшим.
Восстание в Астурии, весть об избиениях и ужасах 2 мая послужили сигналом к общему восстанию. Не прошло и месяца, как уже в июне и в начале июля от Пиренеев и до Кадикса и от португальской границы до Средиземного моря все население поднялось с оружием в руках для борьбы с чужеземцем. Каждая область, где не было французских войск, созывала свою хунту, организовала отряды, провозглашала Фердинанда своим королем и, при торжественном звоне колоколов, объявляла непримиримую борьбу против французов. Отовсюду сыпались деньги, пожертвования, организовались отряды под предводительством священников, шедших впереди с мечом и крестом. Из монахов, наводнявших Испанию, формировались целые полки. Все обнищалое, все контрабандисты, воры и разбойники шли воевать наряду с крестьянами и горожанами. И то, что было особенно характерно во всем этом взрыве народного негодования и ненависти, это тот факт, что генералы регулярной армии, трепетавшие перед могущественным и сильным врагом, либо отказывались присоединиться к восстанию, либо, дрожа от страха, примыкали против воли к нему. Не они играли здесь главную роль: движение было общенародным, и вожди его выходили из рядов народа. Первый попавшийся, но наиболее рьяный в своем энтузиазме, становился во главе формировавшихся отрядов. Здесь и знаменитый El Empecenodi, Мартин Диас, мелкий дворянин, неустанный борец с французами в качестве виднейшего гверильяса, смелый, неустрашимый, совершавший свои набеги до стен Мадрида, и врач Палеара (El Mepico), уроженец Мурсии, и Пормер из Астурии, бывший матрос, участвовавший в битве при Трафальгаре, и моряк Морилло из Галисии, бывший некогда пастухом, и простой солдат, Санчес из Эстремадуры, и монах Небот (El Frayle) из валенсийской области, и старый студент, знаменитый Мина, будущий герой революции двадцатых годов, и пастух Жорегви (el Pastor) с сержантом Аседо, из Бискайи, и слесарь Лонга, и священник Мерино, наиболее фанатичный, самый жестокий и беспощадный из тогдашних вождей народного восстания. Фанатически настроенная пылкими проповедями и воззваниями священников и вождей, толпа восставших не знала пощады ни для чужеземцев, ни для своих колебавшихся нежелавших пристать к движению, стать во главе его. Кровь лилась беспощадно, кровь и своих и чужих, и своим доставалось еще больше, чем чужим.
«Вот этих я желаю иметь!» (Goya)
Да и как могло быть иначе, когда повсюду в Испании, во всех селениях читались воззвания, возбуждавшие и без того страшную ненависть к чужеземцу. По рукам ходила пародия на манифест Наполеона. «Наполеон, т. е. Napo Dragon (дракон), Аполион, повелитель преисподней, царь адских чудовищ, еретиков и еретических государей, страшный зверь, зверь — бестия о 7 головах и 10 рогах, в венке, созданном из святотатств против Иисуса Христа и его церкви, против Бога и святых». Он стремится искоренить католицизм, уничтожить кресты и иконы, отдать церкви лютеранам, ибо он безбожник, отступник, жид. Сочинены были на потребу верующим и фанатикам и специальные катехизисы, заучиваемые всеми. «Что такое Наполеон, — спрашивалось в катехизисе. — Наполеон есть злодей, начало и источник всякого зла, вместилище всех пороков, в нем две природы — дьявольская и человеческая. В его трех лицах (Наполеон, Мюрат и Годой) сатанинский прообраз Св. Троицы. — Грех ли убить француза? Ответ: нет, это не грех, а дело, достойное награды».
Возбуждение умов сразу же оказалось настолько сильным и могущественным, что ближайшее будущее явилось пред глазами нового короля мрачным и безнадежным. «Все провинции, — писал Иосиф Наполеону, — заняты врагом. У Генриха IV была своя партия, Филиппу V и приходилось бороться с одним лишь соперником. Против меня — 12-миллионная нация, храбрая и в высокой степени ожесточенная. И порядочные люди, и плуты, и мошенники, — все относятся ко мне одинаково враждебно. Слава ваша рушится в Испании, и моя могила будет памятником вашего бессилия». «Мое положение, — писал он в другом письме, — беспримерно в истории: у меня нет ни одного приверженца».
И действительность подтвердила слова и предсказания Иосифа. Правда, первые шаги французов были успешны. Генерал Лефевр разбил на голову арагонцев при Туделе и Алагоне, и 15 июня стоял уже под
