очень тесная духовная связь, не разорванная разделами, но, напротив, еще более укрепившаяся с тех пор, как Вильна из провинциального захолустья Речи Посполитой превратилась в столицу большого края, в умственный и политический центр страны, привлекавшей интенсивное внимание русской власти.
Наполеон в Вильне (Томаса — в Рапперсвильском музее)
Конечно, рядом с этим шла агитация и в другом направлении, так сказать, сепаратическом по отношению к герцогству Варшавскому. Распускались слухи о тяжести поборов, об аграрном крахе, вызванном освобождением крестьян (чисто поминальным, однако), сеялась неприязнь к Наполеону. Масса литовского дворянства, жившая в глуши своих деревень, опасалась, как огня, этого пресловутого освобождения крестьян, не испытывала никаких высших стремлений и жила по старине, не ощущая русского господства в крае особенно болезненно, так как система обрусения велась несистематически и ограничивалась разве городами. В мемуарах того времени и в «Пане Тадеуше» Мицкевича мы встречаем картины веселой и шумной помещичьей жизни, идиллии старосветских помещиков. «Плодородная почва, зажиточный крестьянин, мелкопоместная шляхта еще самолюбивая и свободная; в помещичьих домах сердечное, веселое гостеприимство; съезды, охоты, шумные карнавалы, а в приходских костелах смиренные великопостные службы; частые ярмарки, в судах кляузничество, во время пирушек „Kochajmy sic“». Так описывает свое детство один из друзей Мицкевича. И тем не менее, настроение общества было тяжелое. Оно было очень элементарно по существу: люди хотели только, чтобы их не трогали, не очень обирали, не отнимали у них привычных национальных прав, а кто господствует в стране, — это для массы шляхты было довольно безразлично. Она готова была проявить лояльность и проявляла его по отношению к Александру, а через два месяца в такой же мере по отношению к Наполеону, а когда его войска обозлили население мародерством, то ненависти к «французу» не было пределов.
Этим несложным настроением можно было пользоваться, как кто хотел: патриотически воодушевленные люди, по преимуществу духовенство, поддерживали память о независимости и веру в Наполеона, экстра-лойялисты возлагали исключительную надежду на доказанную преданность края русской власти. Первые могли действовать больше под сурдинку, вторые выступали шумно и достигали блестящих результатов, тогда как патриоты-националисты создавали на вид мало проявлявшееся, но упорное настроение.
Мих. Огинский (Рум. М.)
В войне 1809 года участвовали и польские войска. Мыслимо ли было удержать от вступления в ряды их молодежи, которая бежала из литовских и украинских губерний к Наполеону, следуя и жажде подвигов и патриотическому воодушевлению. Бежали и панычи, и простые хлопы, и люди, которые запутались в какое-нибудь тяжелое положение на родине и искали выхода из него в отчаянном шаге. Правительству России приходилось считаться с такими массовыми случаями незаконных переходов через границу, и оно в последние месяцы 1809 года издало ряд постановлений, направленных против них. Однако эти меры, к тому же применяемые русскими полицейскими властями нередко несправедливо, только увеличивали общее неудовольствие. Чарторийский старался убедить императора Александра в необходимости иной, более мягкой, политики, но уклонялся от рассмотрения тех слишком широких и многозначительных проектов, которые выставлял в дружеских беседах с ним Александр. Едва ли Чарторийский уже верил им. Зато явился новый энтузиаст, еще не разуверившийся в искренности Александра, обольщенный его любезностью и либерализмом и к тому же, по-видимому, склонный заменить собой разошедшегося с императором князя Адама Чарторийского. Это был литовский магнат, князь Михаил Огинский, который из Петербурга привез в Вильну самые радужные надежды. Действительно, 6 окт. 1811 года Александр издал указ, удовлетворявший экономические и правовые нужды помещиков Виленской губернии: обещание сравнять Виленскую губернию в податном отношении с другими частями империи, разрешение вывозить хлеб через все сухопутные таможни и т. д. Александр строил планы первостепенной важности: он думал напасть врасплох на Наполеона, занять герцогство Варшавское и объявить себя польским королем. Этот план оказался неудачным, в Варшаве уже не верили обещаниям. Проекты Огинского, которые имели в виду создание полунезависимого Литовского княжества, с наместником во главе, вызывали сочувствие Александра, но были слишком неопределенны, слишком мало считались с действительным положением вещей. Они были хороши разве, как тактический прием на случай войны с Наполеоном, но не более. Огинский сильно суетился, входил в переговоры с выдающимися людьми Литвы, раздавал им будущие министерские портфели и генеральские должности в будущей литовской армии, сообщал о предстоящем назначении на должность наместника того или другого из немецких герцогов, находившихся в родстве с русской династией. Цель, однако, была достигнута. На литовскую знать можно было положиться, а за ней всегда шла и простая шляхта.
Переход через Вилию (Шельминского)
В ноябре 1811 года Огинский имел беседу с Александром, который заявил, что вопрос о будущей организации Вел. Княж. Литовского необходимо отложить на время, пока же следует подумать о том, какую пользу можно извлечь из Литвы на случай войны. 27 янв. 1812 г. Огинский виделся с императором и записал в своих мемуарах, что уже не было и речи об автономии Литвы, а Александр был поглощен иными мыслями. Но всю эту суетню литовских магнатов он думал использовать мастерским образом; рескрипт на имя Огинского, рескрипт с разными обещаниями на имя другого магната, кн. Друцкого-Любецкого, указ в ноябре 1811 г. о разрешении платить часть податей хлебом и т. п. подняли авторитет этих сторонников Александра и позволили им провести чрезвычайно важные меры.
Реквизиция (Фабер дю-Фор)
Однако масса нечиновной и небогатой шляхты не доверяла ни магнатам, ни Александру, но с нетерпением следила за действиями Наполеона. Как отец Мицкевича, большинство помещиков передавало друг другу восторженные слухи о французском императоре, бюллетени великой армии переходили из рук в руки; единомышленники Наполеона среди богатого польского дворянства Литвы вели агитацию в пользу него, более успешную, нежели Любецкий и Огинский. И Александр отлично знал о тревожном настроении Литвы; губернаторы доносили, что с появлением Наполеона все обратится против России; им предписывалось следить особенно внимательно за благонадежностью шляхты. На вид, однако, все было благополучно. 26 апр. 1812 г. император Александр посетил Вильну и был встречен восторженными толпами населения; даже самые большие скептики поддались на этот раз надеждам на крупные реформы, которые произойдут в управлении Литвой, но император на этот счет молчал и ограничивался лишь милостями по отношению к представителям дворянства и необычайной любезностью с аристократией.
На бивуаке 23 июня 1812 г. (Фабер дю-Фор)
Через несколько дней к нему прибыла депутация литовских помещиков, руководимая Любецким. Цель ее была сделать заявление об образовании комитета для доставления средств русской армии, минуя интендантов, и притом совершенно бесплатно. Как полагают польские историки, русская власть, охотно принимая пожертвования литовского края, руководилась не столько соображениями о русской армии, которая была снабжена достаточно хорошо, сколько желанием изъять с пути Наполеона всякую возможность обеспечить свои войска провиантом и фуражом. Это предположение их подтверждается тем фактом, что русские войска, отступая перед Наполеоном, действительно, жгли громадные склады хлеба и фуража, доставленные литовскими помещиками. 24 июня нов. ст. в Вильне был дан роскошный бал, на котором Александр получил известие о переправе Наполеона через Неман. Через два дня он выехал из Вильны, в ночь с 27 на 28 июня последние отряды русского войска вышли из города, а на следующий день Вильна была уже в руках Наполеона.
Марш. Гувион Сен-Сир
Марш. Виктор, герц. Беллунский
