Ген. Жюно, герц. Абрантес (Давида)
Марш. Макдональд, герц. Тарентский (Давида)
Ген. Нарбонн
Марш. Груши
Марш. Бертье, кн. Нешательский и Ваграмский
Марш. Мортье, герц. Тревизский
Марш. Лефевр, герц. Данцигский
Марш. Бессьер, герц. Истрийский
Как описывает один очевидец этого события, М. Балинский, в рукописи, «в эту ночь почти никто из жителей города не закрыл глаз. Правда, на улице не было никакого шума, но именно ночью печальный звон оружия, конский топот и глухой стук тяжелых пушек по каменной мостовой, иногда заглушенные голоса командиров заключали в себе что-то поражающее ужасом спокойных жителей, которые, погасив огонь и закрыв окна, прислушивались ко всему происходящему, следя за движениями войск при блеске звезд и месяца. К рассвету это движение несколько уменьшилось, а после семи часов утра наступила даже минута полной тишины. Впереди пешие стрелки шли или, вернее, бежали рысью, чтобы не быть застигнутыми врагом в этих тесных улицах. Потом следовала конная артиллерия из десятка с лишним легких пушек, шествие замыкала кавалерия, гусары и красные гвардейские казаки, из которых каждый держал в руке пистолет с взведенным курком и над ним висящую на темляке обнаженную саблю. Именно этот отряд был первым, который встретился с французами на дороге между Рыконтами и Вильной. Весь этот поход продолжался с полчаса, а потом на улицах сделалось совершенно глухо и пусто. Нигде не было видно ни души, все чувствовали, что в такую решительную минуту было бы опасно вмешиваться среди тех, которые каждую минуту могли вступить в бой. Часть населения не смела высунуться из дома, а более смелые и молодые были уже на Погулянке, чтобы увидеть Наполеона, а около него — своих земляков. Но вскоре за городом, около 9 часов утра, показалось зрелище, ужаснувшее жителей Снипишек: казаки зажгли огромные хлебные магазины, приготовленные для русского войска, и Зеленый мост, уже за день до того обвязанный соломой и облитый смолой». В 12 часов дня Наполеон вступил в Вильну, встреченный громадной толпой, которая приветствовала его, как своего освободителя, как воскресителя прежней Польши. В тот же самый день и час в Варшаве читали манифест о восстановлении Польского королевства и воссоединении двух частей польского народа. Первым полком великой армии, вступившим в столицу Литвы, был восьмой полк польской кавалерии под начальством Доминика Радзивила. Несомненно, это была одна из торжественнейших минут в жизни Вильны и вместе с тем чрезвычайно тонкий тактический прием со стороны Наполеона, который не связывал себя никакими заявлениями и обещаниями по отношению Литвы, но как бы делом свидетельствовал о том, посылая освобождать город от русского владычества потомка литовских князей. В Понарах Наполеона встретила депутация местных граждан, — депутация, которой так тщетно он ждал в Москве.
На окрестностях Корущины 28 июня 1812 г. (Фабер дю-Фор)
Несмотря на внешнюю радость, обязательно проявляемую населением Литвы, действительное настроение ее было тревожное и нерадостное; начались крестьянские бунты, и французским же войскам приходилось там и сям прекращать их. Не было радостно и на душе самого вождя. Под предлогом устройства временного управления в Литовском княжестве, он должен был просто задержаться в Вильне, чтобы достать провиант и фураж для своих войск, так как русские сжигали при отступлении все свои магазины. К тому же лето было дождливое, дороги размокли, а великая армия не могла двигаться вперед так быстро, как этого хотелось Наполеону. Временное управление опиралось, по меткому замечанию старого Скарбека, на мешанине форм французской администрации с местным порядком вещей; оно было поручено местным жителям, но под руководством французов. Нося название правительственной комиссии Литвы, оно состояло из семи видных жителей Литвы и генерального секретаря и стояло в непосредственной зависимости от французского комиссара (Биньона), который должен был служить посредником между Литвой и императором. Власть этой комиссии, распространенной на Виленскую, Гродненскую, Минскую и Белостокскую губернии, ограничивалась заведыванием местными приходами, доставкой провианта и фуража для войска и организацией муниципальной гвардии Вильны и жандармерии во всей Литве. В каждом уезде губернии местные помещики должны были создать по одной роте жандармерии (в 107 человек рота), причем офицерами и унтер-офицерами были местные дворяне, весьма недовольные этой реформой. Указ об этом, подписанный Наполеоном 1 июля (н. ст.), произвел удручающее впечатление на шляхту, которая под русской властью, как и во времена независимости, не несла личной воинской повинности и видела в новом распоряжении оскорбление своего достоинства. Но, кроме того, Наполеон велел образовать и для действительной военной службы несколько полков (9) из жителей Литовского княжества, тогда как жандармерия несла только местную полицейскую службу. Гвардейский уланский полк состоял из одного дворянства, в других полках дворяне назначались офицерами. Впрочем, в значительной мере вся эта организация литовского воинства осталась только на бумаге. Поражение польских войск под Миром вызвало такое охлаждение к Наполеону в литовских губерниях, которого не могли изменить никакие обращения его к литовскому населению, никакие бюллетени с восхвалением духа польских войск. При занятии французскими войсками городов Литовского княжества происходили торжественные встречи, взаимные уверения в верности и любви, провозглашение нового строя в занятой провинции, а затем все возбуждение быстро укладывалось. Результаты сбора пожертвований на Наполеоновскую армию были ничтожны. Когда княжна Радзивил пожертвовала 30 бочек муки, 2 бочки крупы, 10 волов и 12 баранов, об этом щедром пожертвовании кричали, как о чем-то небывалом. Все это было плохим пророчеством для Наполеона. 16 июля (н. ст.) он покинул Вильну и поспешил на север, а уже осенью того же года мародерство французских войск вызвало к ним во всем населении Литвы самую жгучую ненависть.
Наполеон в русской избе (совр. рис.).
VI. Первые впечатления войны. Манифесты
ойна 1812 г. начиналась при условиях, ставивших перед русским правительством ряд крупных затруднений. С одной стороны, в надвигавшейся войне немыслимо было обойтись без содействия общества; с другой — неудача двух предшествующих войн и непопулярный Тильзитский мир породили между правительством и обществом такое взаимное недоверие, которое, на первый взгляд, делало крайне трудным всякое соглашение между ними. Александр — по известному замечанию Вигеля — «разочаровался в своем народе», смотрел на него с досадливым презрением;
