майских боях
1919 года наголову разгромила несколько казачьих полков, оттеснила повстанцев к Вешенской — главному очагу восстания. Артиллерия дивизии наводила страх и смятение даже в рядах наиболее стойких частей и подразделений противника.
Повитые круговой порукой преступления против Советской власти, многие донцы начинали раскаиваться в том, что благословили своих сыновей и мужей на безрассудный мятеж. Увещевания жен, матерей, сестер, невест о совершенной ошибке начинали отрезвляюще действовать на многих рядовых повстанцев. Среди них появилось дезертирство, боеспособность понизилась. И только матерые враги дрались до конца. Таких тоже еще хватало. Отступая, повстанческое командование волокло за собой в обозах тысячи беженцев с детьми, домашним скарбом, коровами, овцами и другой живностью. То был исход в никуда.
— Надо работать в поле, а эта орда заполонила все дороги, как оглашенная, — возмущались красноармейцы.
На подходе к Вешенской артиллерия дивизии заняла господствующие высоты донского крутогорья, изготовилась к очередному удару по противнику. У красного командования имелись точные данные о том, что сюда, на переправу к Базковской вышла самая оголтелая дивизия повстанцев во главе с каким?то бывшим есаулом. Два взвода арттранспорта Украинского расположились в ближайшем тылу красных батарей, в хуторе Крученый Кут. Хутор обезлюдел, в куренях — и то не во всех — остались лишь немощные старики и старухи с детьми, большинство же подалось в «отступ» со своими незадачливыми аниками- воинами. С хуторских улиц тянуло свежей гарью: кто?то спалил дом и лавку местного купца, поповский особняк и еще несколько зданий богатых хуторян.
Квартирьеры арттранспорта определили своего коман- дира — комиссара на постой в просторный, но довольно запущенный пятистенный дом, находившийся на хуторском отшибе. Украинский застал в нем дородную неприветли
вую старуху с ее внуками — мальчиком и девочкой. Сам глава зажиточной казачьей семьи — сивоусый, бородатый старик с ястребиным обличьем и увечной трехпалой рукой, его дочь и две невестки, снарядив две подводы с припасами, в колонне беженцев направились к базковской переправе.
— Неужели мы такие страшные, — спросил Украинский старуху, — что ваши домочадцы все побросали и засмыгали туда, куда Макар телят не гонял?
Старуха исподлобья глянула на незваного гостя, нехотя обронила:
— Им виднее. Кабы не моя хворость, и я бы с ними уехала.
— Это ж почему?
— Ваше красное войско анчихристом мечено. Безбожники вы, убивцы.
— То ложь и клевета, — сдерживая свое негодование, вымолвил Украинский. — Ваши белые повстанцы творят неслыханные зверства. Вот они и есть настоящие убийцы. Мы же вызволяем трудящихся людей от этой чумовой банды.
Командир круто повернулся и, не прощаясь, покинул негостеприимный дом. Досадливо поморщившись, укорил себя: «А еще старый разведчик. Не распытал хлопцев, куда они меня поселяют. Вот я им всыплю чертей».
Навстречу Украинскому быстрым шагом приближался командир третьего взвода Григорий Галаган, прошедший с ним немало фронтовых дорог. В парусиновой куртке нараспашку он не шел, а прямо?таки летел, как молодой грач. Когда поравнялись, Галаган, отирая пот со лба, прерывисто сообщил:
— Задержали поджигателя.
— Какого поджигателя?
— Того, что хутор палил.
— Откуда он сам?
— Местный. Красноармеец из соседней девятой армии.
— Ну и дурень, — посуровел Украинский. — Это ж пахнет трибуналом.
В одном из двух куреней, где разместились бойцы третьего взвода, перед начальником арттранспорта предстал задержанный, находившийся под охраной часового. Широкий в кости, с белесыми усиками на молодом бледном
лице, красноармеец поспешно вскочил с табурета, хотел что?то сказать.
— Документы, — строго перебил его Украинский.
Задержанный подал красноармейскую книжку. «Мишин Степан Фролович, — читал начальник арттранспорта, бросая взгляды на незнакомого бойца. — С виду неплохой он парень, преданный Советской власти, — обожгла мысль краскома. — И вот что натворил».
Выяснилось, что Мишин доставил пакет из штаба девятой армии в штаб 33–й дивизии, а потом вместо того, чтобы тут же возвратиться к месту службы, прискакал в родимый хутор, свел счеты с семьей своего давнего кулацкого лиходея и заодно в порядке классовой мести, как он выразился, сжег купеческий, поповский и другие дома.
Говоря о своем личном враге, каком?то неизвестном Ивану Митрофановичу Афоньке по прозвищу Купорос, боец, волнуясь и едва сдерживая свое возмущение, повествовал:
— Таких гадов, как Афонька, ишшо свет не родил. Он в соседнем хуторе вместе с двумя другими повстанцами захватил председателя Совета и заказнил лютой смертью. Председателя привязали к маховому крылу ветряка, и когда под большим ветром завертелись крылья мельницы, бандиты стали из наганов расстреливать свою жертву. Председателя то поднимало на крыле вверх, то опускало вниз, а эти пьяные изверги гоготали и посылали в него пулю за пулей, пока не изрешетили насмерть. Так что же, я не могу пустить красного петуха афонькиной семье, которая вся — контра? Жалеть ее?
— Жалеть не нужно, — с нотками сочувствия к заблудшему порученцу заметил Украинский. — Но и самосуд учинять категорически запрещено.
Боец вскочил с табурета, почти истерически закричал:
— А сотый приказ по экспедиционным войскам от 25 мая об чем говорит? Там прямо сказано: гнезда предате- лей — повстанцев разорить, а самих истребить.
Не дослушав пылкую речь красноармейца, Украинский со вздохом сказал:
— Знаю этот приказ. Далее в нем написано: против помощников Колчака и Деникина — свинец, сталь и огонь. Так что ж с того? Это же идет речь о повстанцах, с какими мы боремся в открытом бою, а совсем не о безоружных обывателях. Неужели не ясно?
Краском с болью и горечью продолжал:
— Вот ты спалил в хуторе семь больших домов. А это народная собственность…
— Не наша! — воскликнул красноармеец. — Эти хоромины принадлежали паразитам — богатеям.
— А могли принадлежать нам, — возразил Украинский. — Советская власть могла их конфисковать по закону и отдать под школу, клуб, больницу или под почту. А ты их развеял по ветру. Преступник ты, вот что я тебе скажу.
Задержанный сник. Похоже, что только теперь до него стала доходить вся несостоятельность безрассудных деяний.
Украинский достал блокнот из полевой сумки, черкнул записку и подал ее Галагану:
— Возьми одного бойца и сам лично сопроводи в особый отдел дивизии этого самостийного анархиста. Пусть там разберутся. Перед отправкой покорми бедолагу.
— А что делать с его конем? — спросил взводный.
— Коня — в наш парк. А самого хуторца довезти в штаб на подводе.
В течение последующих дней кавалерия, пехота и артиллерия 33–й дивизии совместно с другими частями сбили последние заслоны повстанцев на своем участке и выбросили их за Дон, заняли станицу Вешенскую. К тому времени восставшие казаки, носившиеся с идеей пере- иначивания власти Советов на свой вкус и лад без коммунистов и продразверстки, без жидов — комиссаров и пришельцев — «кацапов», но с сохранением своих былых привилегий, по логике классовой борьбы всей своей уцелевшей ратью стали вливаться в донскую белогвардейскую армию, руководство которой поначалу тоже не ахти как благоволило добровольческим деникинским войскам, а потом безраздельно объединило с ними свои силы для общего похода на Москву.
Белые добровольцы — донцы и кубанцы — щеголяли в новом заграничном обмундировании, к ним все
