Уже в Астрахани, остановившись лагерем вблизи Бол- динского монастыря и на Житном Бугре, много и без оплаты работали на погрузке судов, принадлежащих частным торговым лицам. В подобных случаях имелось много указаний графа В. А. Зубова.
После прибытия из Баку на остров Сары, в устье Куры и в Сальяны на погрузо — разгрузочные работы лошадей не выделялось, хотя это предусматривалось статьей расходов. Вся тяжесть труда легла на плечи казаков.
На заготовке дров выделенным в лес ста казакам заплатили по 40 копеек, всего 40 рублей, хотя на это ассигновалось 125 рублей. Куда девались остальные деньги?
На 660 рублей начальство реализовало провианта местным жителям ленкоранского побережья, Куры и Сальян. Куда пошла эта сумма, неизвестно.
Однажды казакам было отпущено две бочки вина, но им выдали лишь по три небольших порции, а целая бочка осталась у командующего Антона Головатого.
Примерно в том же духе был изложен ряд других обид черноморцев на свое командование. Прочитав казацкое прошение, Кордовский в сопровождении его подателей и старшин направился в центр бивуака недовольных.
Уже изрядно струхнувший, он не ввязывался в острые споры, а всячески пытался разрядить обстановку увещеваниями:
— Ваша просьба будет уважена. Провиант дадим. Но
Бога ради, идите по куреням и не создавайте всему войску порока и бесславия.
В ответ неслось:
— Мы не бунтуем и в курени не пойдем. Будем ждать приезда войскового писаря, пусть он нам доставит удовольствие.
Через два дня писарь, то бишь атаман Котляревский, появился. У него от удивления глаза на лоб полезли, когда увидел посреди крепостной площади вооруженных казаков, блокировавших подходы к войсковой канцелярии.
— Успокойтесь, хлопцы, — то и дело повторял он, оборачиваясь направо и налево.
Ознакомившись с требованиями походников, вошел в их толпу с уговорами. Расчетливо посулил:
— Отдохните в Екатеринодаре три дня, а потом отправляйтесь домой на заработки. Мы тем временем изучим ваши просьбы и доставим вам удовольствие.
Многоопытный канцелярист не посмел даже заикнуться казакам о своем повышении по должности. Не та была ситуация. Когда он прибыл из Москвы в Екатеринодар с коронации Павла I, фактически ему уже была вручена власть кошевого атамана, о чем он дал знать войску в ордере от 22 мая. Теперь же он скромничал, прикидывался всего — навсего гшсарьком.
Вкрадчивый, успокоительный тон разговоров Котля- ревского с казаками усыпил бдительность многих из них. Между тем старый хитрец и не думал идти им навстречу, напротив, в его голове вынашивался план осуществления повальных репрессий против походников — сиромах. Среди последних под его воздействием произошел раскол. Немало казаков разошлись по домам. Но большинство все же обосновалось на крепостной площади, образовав тут мятежный табор в 300 человек.
Почти все хлопцы с площади перебрались в куренные казармы и поскольку им была обещана выдача войскового провианта — сами открыли себе доступ к складам и магазинам. Бродили по городу, заглядывали в шинки, встречались с горожанами и подробно посвящали их в перипетии тяжкого похода.
— Да вы, братцы, побывали как на Голгофе, — сказал Федору Дикуну екатеринодарский поселенец — землероб Сидор Бондарь, когда походник, проходя мимо его хаты, попросил вынести ковшик колодезной воды для уголения жажды. 6 Заказ 33
— А теперь нам здесь Голгофу устраивают, — утирая рукавом вылинявшей свитки мокрый подбородок и тем- но — пшеничные усы, произнес Дикун. — Бьются наши хлопцы за правду, а правительство кривдой побивает.
Правительство тянуло резину, авось удастся вообще оставить прошение казаков от 23 июля без ответа. Выбиравшийся из шокового состояния Котляревский требовал от куренных атаманов, чтобы они разобрали и увели своих казаков по куреням, а затем обязал войскового есаула Семена Гулика организовать массовый отлов и арест агитаторов, разбредшихся по Черномории и призывавших казаков к поддержке страдальцев — походников.
Нашлись придирки к форме самого прошения. Правительство не устраивало его адресование «Черноморскому войсковому обществу», рекомендовалось написать «Черноморскому войсковому правительству» и возвращенному Павлом I к прежней должности командующему Кавказской оборонительной линией графу И. В. Гудовичу.
— Выделяем вам писаря капитана Ивана Мигрина, — убаюкивал ослушников Котляревский. — Он поможет составить документ в нужном виде.
А сам тем временем настрополил своего порученца так, чтобы он малость припудрил форму изложения и начисто выхолостил содержание прошения. Как ни изворачивался Мигрин, но казаки не позволили произвести кастрацию своих требований. Подать новый вариант прошения товариство поручило Федору Дикуну и Осипу Шмалько. С той самой минуты на этих двух мужественных людей и опустился героический и трагический знак истории, они становились лидерами всего антиправительственного движения в Черномории.
Едва только глянув на заново переписанное прошение, Котляревский пришел в негодование:
— В вас бунтарский дух поселился, вы требуете невозможного.
Разгорелся бурный спор. Оба посланца — казака за словом в карман не лезли и загнали в «пятый угол» своего оппонента. При этом с чисто народным колоритом употребили несколько доходчивых выражений, использованных потом Котляревским для обвинения Дикуна и Шмалько в том, что они якобы ему «причинили несносные грубости». Он тут же отдал приказ об их аресте и препровождении на гауптвахту. Каково же было изумление походни — ков, когда вместо почетного возвращения от начальства с хорошими вестями о переговорах они увидели своих уполномоченных под конвоем и тут же запрятанными в каталажку.
— Дикуна и Шмалько посадили в тюрьму! — покатилась новость по всей крепости. — На выручку!
К гауптвахте во весь опор помчались их единомышленники с площади, из куреней. Сначала человек сто, а потом уж и вся их рать собралась. Под свист и громкие насмешливые выкрики освободили из заточения своих товарищей:
— Кишка тонка у старшины справиться с нами.
Походники поставили свои караулы на воротах крепости и у куренных казарм, в куренные селения отправили дополнительно еще несколько агитаторов. В самом городе призывали приезжих казаков и горожан оказывать помощь заявителям прошения. И повсюду ими клеймилось доносительство пашковского казака Тита Багрия, который в угоду войсковому правительству оговаривал вчерашних своих соратников.
В общем?то преследовалась цель мирно, без осложнений разрешить возникший конфликт. И когда правительство дополнительно затребовало дать подробные объяснения по десяти пунктам прошения, Дикун и Шмалько против этого не высказали никаких возражений. Но зато при получении указания о даче письменной присяги под свидетельскими показаниями молодые казацкие вожаки решительно воспротивились против данной процедуры:
— Этому не бывать. Паны с панами судят несправедливо.
Несколько раз походники во главе с Дикуном и Шмалько приходили к войсковому правительству, дабы получить удовлетворительный ответ. Уже не разбрасываясь по частностям, по деталям, назвали обобщенную сумму, которая могла бы при выплате вполне устроить каждого походни- ка — 75 рублей.
Могло ли правительство изыскать средства в размере 35–40 тысяч рублей для выдачи походникам по их раскладу, за их труды, которые, кстати, потом были подтверждены И. Чернышевым и самим И. В. Гудовичем? Возможно, не сразу, не в один прием, но могло. Следовало истребовать зажиленные деньги оттуда, где они незаконно осели.
В ходе конфликта походники все чаще и громче называли одного из главных виновников утаивания невиданных им сумм — покойного бригадира Антона Головатого. И впрямь прижимистый судья денежку
