моря на верх воды земляной большой курган». Посмеивались над Котляревским молодые старшины и чиновники, которым он своим приказом запрещал носить шляпы, трости и т. д. Немалую энергию направлял он на продолжение строительства Лебяжинской монашеской пустыни…
Жизнь в войске текла своим чередом. У одних куча неприятностей по «персидскому бунту». А у других ни тебе тревог, ни тебе забот, как, например, у переясловского казака Ивана Водолаги. Подгулял крепко черноморец и, возвращаясь ночью во хмелю из честной компании, по ошибке забрел в чужую хату, открытую настежь от летней духоты. Не соображая, где находится, с грохотом в темноте опрокинул наземь громоздкую домашнюю утварь, да и самих спящих на соломе домочадцев чуть не подавил. Спросонья, от неожиданности, кто?то из них дурным голосом завопил:
— Караул! Убивают!
Задержали голубчика — и к куренному атаману, а тот упрятал его в кутузку. Длительное время велось разбирательство. Незадачливый выпивоха в ноябре 1798 года был приговорен к битью кнутом и «терзанию левого уха», а заодно и к высылке в «украинные города».
Но что бы ни делалось в войске, что бы ни совершалось — всему окраской и знамением оставалось ожидание суда над бунтарями, великое брожение умов казацких. В каждой хате и землянке, среди забродчиков на рыбной ловле, среди несущих свою очередь на кордонах ежечасно возникали разговоры на тему, волновавшую всех и каждого.
— Хоть бы скорее все это кончилось, — такую фразу можно было услышать от Изрядного источника до Керченской переправы, от Копыла до Кущевки.
В то время, когда Черноморию продолжали сотрясать внутренние неурядицы, ее лучший почитатель и покровитель князь А. В. Суворов — Рымникский находился далеко за рубежами России. Выдающийся полководец не столько в интересах государства, сколько в угоду союзникам Павла I на просторах Италии со своими чудо — богатырями громил вторгшиеся наполеоновские полчища. Как всегда о своих победах доносил сжато. Вроде такой реляции:
«Убито в сражении французской армии 10 тысяч человек с уроном с нашей стороны 700 человек».
Морские орлы флотоводца Ф. Ф. Ушакова в ту же пору изгнали захватчиков с Ионических островов и помогли тем самым рождению первой свободной территории Греции — республики семи островов с центром на острове Корфу.
Раздосадованный бесконечной канителью вокруг дела черноморцев Павел I, наконец, решился 10 августа 1799 года распорядиться об освобождении из Петропавловской крепости руководителей бунта и направлении их для суда непосредственно в самом Черноморском войске. Царь требовал ускорить рассмотрение дел заключенных в Усть- Лабинской крепости.
Даже беглое знакомство с «делом» бунтарей — черномор- цев со слов своих вельможных сановников, отнюдь не склонных доискиваться полной истины, подвигло императора Павла I лично вторгнуться в, казалось бы, мелкую тяжбу между сиромой и старшиной по поводу добычи осадочной лиманной соли и ее дальнейшего употребления.
Император увидел, что после хлеба это такой продукт для казачьих семей, что тут действительно нечестная старшина буквально ставила малоимущий люд на грань выживания. Оттого он издал особый рескрипт, запрещающий на целый ряд лет в Черномории торговлю солью выше 5 копеек за фунт.
Но улита едет, когда?то будет… В августе комплект арестованных в Усть — Лабе составлял 199 человек, потом их было еще больше. И лишь на новый 1800 год в тюрьме задерживалось 24 обвиняемых. Остальных пришлось отпустить по домам.
Сознавая, что дальнейшее пребывание в следственносудебной комиссии не сулит ничего, кроме бесчестия, асессоры Григорьевский и Бурсак порознь друг от друга обратились к генерал — майору Евграфу Глазову с одинаковой просьбой:
— Разрешите отбыть в Екатеринодар на празднование дня Рождества Христова.
— Поезжайте. Только через пять дней возвращайтесь назад, — напутствовал председатель комиссии.
Уехали и — не возвращаются. Глазов забил тревогу перед Котляревским:
— Не принимайте от них никаких отговорок, присылайте сюда, даже если они были больны.
Спустя пять дней после своего послания 19 января 1800 года Глазов получил ответ Котляревского:
«Как уже я его императорским величеством от службы уволен, а на мое место заступил по высочайшему именному повелению подполковник Бурсак, то он для окончания в комиссии дела вчерашнего числа в Усть — Лабу отправился». О Григорьевском он писал: не может приехать, тяжело болен. Самый въедливый следователь свалился с ко- пытов — так прочитывалось между строк Котляревского.
Назначенный по указу царя от 22 декабря 1799 года на должность атамана Ф. Бурсак, немало потрудившийся в следственной комиссии, в первую очередь подтолкнул решение вопроса по предъявленным обвинениям старшинскому корпусу. Так, 31 января 1800 года родился документ, можно сказать, об ангельской кротости подполковников Гулика, Чепеги, Бурноса, майора Еремеева, протопопа Порохни, всех куренных атаманов, абсолютного большинства офицеров. По делу они виновными были не найдены «и потому от суда учинены свободными».
В отношении некоторых других вывод делался иной в расчете на предъявление товариству и высшему начальству козлов отпущения:
«А подполковник Чернышев, подпоручик Кравец, сотник Черкащенко и хорунжий Холявко оказались в некоторой винности. То имеют оставаться они до воспослед- ствования по сему делу конфирмации в крепости Усть- Лабинской под арестом».
Предусматривалось провести судебный процесс после прибытия из Санкт — Петербурга зачинщиков бунта. А пока в Усть — Лабинской тюрьме от перенесенных голода и холода, унижения человеческого достоинства, нервных стрессов продолжали умирать люди. Только за один день —
6 февраля 1800 года было зарегистрировано пять смертей. Отдали Богу души Герасим Бессараб, Петр Порохня, Абрам Щербина, Трофим Коливой и Ерофей Колпак, через несколько дней — еще трое казаков. Затем еще и еще. В общем итоге, как уже говорилось, в застенках следствия до суда погибло 55 казаков. Это — почти одна десятая часть к тому числу потерь, что понесло войско в ходе безрезультатной персидской экспедиции.
Тем, кого ожидал суд, грозили суровые наказания. О степени их жестокости можно составить представление хотя бы по одному примеру. В соответствии с усилившимися при Павле I муштрой и палочной дисциплиной один из черноморских казаков — Савва Таран в 1798 году за обычные нарушения воинского порядка подвергся беспощадному наказанию сразу по нескольким статьям воинского устава. Он присуждался по 13, 95, 189 артиклам глав четвертой, двенадцатой и двадцать первой к битью «вплоть до смерти» и вырыванию ноздрей, ссылке «в вечную работу на галеры».
Не приведи господь попасть было в эту свирепую пору в немилость к так называемому Закону!
…И пришел день, и пришел час, когда заскрипело ржавое железо тюремных дверей, за которыми уже более двух лет томились Федор Дикун, Осип Шмалько и их товарищи. Уполномоченный офицер объявил им от имени правительства:
— Собирайтесь в дорогу. Вас отпускают на свободу.
— Надо понимать насовсем? — задал вопрос Федор, хорошо понимавший, что в действительности ожидать этого невозможно.
— Нет, — отрезал офицер. — В войске вас будут судить. Из Петропавловки уходило тринадцать узников. Четырнадцатый, Яков Калибердин, не дождался царского рескрипта, умер под следствием, никто из оставшихся в живых его соратников не знал, где были схоронены останки их единомышленника.
Для сопровождения черноморцев в длинный путь отправлялось два офицера, одному из которых генерал — про- курор А. Беклешов, еще не чуя своей скорой отставки, вручил засургученный пакет с письмом к новому атаману войска Черноморского Федору Бурсаку. Ненадолго обласканный Павлом I государственный муж писал: «Милостивый государь мой!
По высочайшему его императорского величества повелению содержавшиеся в Санкт — Петербургской крепости Черноморского войска 13 человек казаков освобождены и отправлены при сем в их жилища. А как для препровождения их нужно было послать двух офицеров, то на проезд в обратный путь благоволите,
