Дикун мигом исполнил приказание, явился на беседу в штабную хату. Чепега отдал распоряжение, чтобы его зачислили в реестр на переселение и в списочный состав команды молодиков, определили ему воинский кошт. Поступал он в непосредственное подчинение тридцатилетнего хорунжего Игната Кравца, бывалого и задиристого вояки, не слишком чтившего большое начальство. Плотного сложения, с крупными покатыми плечами, белесый крепыш носил при себе неизменный пистоль, а сбоку у широких шаровар — сыромятную плетку, которой он не раз потчевал злючих собак. По натуре деятельный, он требовательно относился к своим подчиненным, за короткий срок делал из новобранцев толковых и умелых воинов. За эти качества и ценил его кошевой, мечтавший по образу и подобию дорогой ему прежней Сечи возродить в новом войске подготовку пополнения через команды молодиков.
Когда было покончено с канцелярскими формальностями, Чепега подозвал к себе Дикуна и с какой?то редкой для него проникновенностью повел речь, начав ее с недавней встречи:
— Верно предположил судья Антон Андреевич, что я припомню твоего отца. Вспомнил, да еще как: по двум войнам с турками. Среди сотен и тысяч казаков, с кем мне доводилось ходить супротив неприятеля, твой батько выделялся отменным бесстрашием и находчивостью. Кон- но и пеше умел воевать. Будь таким, как он.
Помолчав, добавил:
— Ты лицом на него похож.
— Спасибо, батько кошевой, на добром слове, — вытянувшись в струнку, с волнением ответил Федор. — Отцовской фамилии не посрамлю.
— Ну а теперь отправляйся в команду, — уже приказным служебным тоном распорядился Чепега. — Прилежно постигай военное дело. Времени для сколачивания полков осталось в обрез, всего неделя.
Молодик нашел Кравца за околицей селения, на вытоптанной дочерна толоке, где хорунжий, по армейскому званию подпоручик, а позднее сотник и есаул, усердно обучал свою команду боевому применению пики в пешей
и конной атаке. Пика с вооружения еще не снималась, и владеть ею требовалось в совершенстве.
— Зазеваешься в бою, не упредишь удар противника — и тебе хана, — зычно вразумлял Игнат юное воинство.
Он подходил то к одной, то к другой группе обучающихся, показывал, как следует держать пику и делать выпады для резкого укола, быстро извлекать ее из тулова неприятеля, наглядно имитированного по всему плацу в виде разлохмаченных соломенных чучел. Не всякий мог с налету совладать с громоздким оружием. Пика по длине превышала сажень, попробуй?ка развернись с ней! Игнат передыху юнцам не давал, тренируя их до седьмого пота.
— Не ленись, подтянись! — покрикивал он на своих подопечных.
Завидев подъехавшего близко к нему Дикуна и предположив в нем гонца из кошевой канцелярии, отрывисто и резко спросил, отирая рукавом пот со лба и шеи:
— С вызовом меня к атаману?
— Никак нет. С приказом о моем зачислении в команду.
— Тогда коня — табунщикам, а сам — на плац.
И началась для Федора ускоренная, жесткая наука побеждать. Он попал в команду последним, пришлось многое наверстывать. Ребята — кто постарше, кто помоложе — с радостью приняли его в свою боевую семью. С неунывающим настроением, даже с азартом, делались ружейные приемы, сабельная рубка и все тот же тренаж с пиками.
В завершающий день занятий Игнат Кравец перед всем строем даже отметил Дикуна:
— Не только догнал всех остальных, но кое — кого и превзошел.
В расцвете нерастраченных физических сил, одухотворенные стремлением честно послужить товариству, молодики в пределах возможного овладели воинскими навыками, с горделивым сознанием исполнили перед ним свой первый долг. Сложнее давалась им вроде бы простая арифметика — титулование своих командиров и начальников.
В возрожденном казачьем войске причудливо переплелись чины и ранги от ушедшей в прошлое Запорожской Сечи и приобретенные заново от официально принятой воинской номенклатуры регулярной русской армии. Не так?то легко они запоминались! В два — три, а то и в четыре колена строилось произношение.
Тот же кошевой атаман Чепега именовался еще как
секунд — генерал — майор армии и кавалер, войсковой есаул Гулик — майор армии и кавалер, его тесть, войсковой судья Головатый — бригадир и кавалер, и так — по всей служебной лестнице. В списках значились капитаны, поручики и подпоручики, сиречь есаулы, сотники и хорунжие, а младший комсостав насыщался сержантами, капралами и фельдфебелями. И только рядовых казаков солдатами еще не называли. Зато одежда и вся обмундировка в коше — все теснее сближались с экипировкой регулярных войск. Ничего не попишешь — жернова времени работали на централизацию государства российского, усиление его могущества, унифицировалась вся система воинской службы.
Черноморцы восприняли нововведения без особого энтузиазма, но и без излишнего ропота:
— Раз так надо, значит, надо.
Старшина же была вообще на седьмом небе от новых звучных наименований своих командирских чинов, открывавших доступ к очередным воинским должностям, наградам и повышенному жалованью.
С каким?то необъяснимым трепетным чувством ожидал Федор приезда в Слободзею Надии Кодаш. Ничего еще не было сказано друт другу, никаких намеков на взаимность не произносилось, а при одном воспоминании о ней — теплело у него на душе, веселее хотелось смотреть на все происходящее. На ум не приходило мыслей о зарождающейся первой любви, но, наверное, он как раз и переживал такое состояние.
В предотъездный вечер, обходя массу подвод, заполнивших всю Слободзею, юноша наконец?то увидел семью Кодашей, раскинувших полог сбоку мажары для устройства на ночлег. Надя широко распахнула свои дивные ресницы и певуче произнесла, обращаясь к отцу и матери:
— Мы о нем только что говорили, а он вот — легок на помине. Здравствуй, Федя.
И она смело подала ему руку в знак приветствия. А потом Надя заинтересованно принимала участие в беседе ее родителей с Федором. Всю семью привлек его рассказ о начавшейся службе в войске, о сформированных конных и пеших полках, их назначении при переходе на Кубань. Конечно, полных подробностей он не знал, лишь отрывочно уловил отдельные штрихи из разговоров своих командиров.
— На пути нашему войсковому табору, — объяснял казак предстоящее его передвижение, — предвидятся переходы и по пустынным пространствам. Там еще всякие племена — народы кочуют, есть немирные, какие могут напасть и наделать много беды. Казачьи полки и должны нести охрану всей переселенческой колонны.
— Ой, как страшно, — с неподдельным испугом воскликнула Надя, инстинктивно прильнув к матери. — Говорят, в местах поселения нас будут подстерегать неменьшие опасности.
— Ничего, Бог не выдаст, свинья не съест, — с усмешкой успокоил ее отец. — Казаки и не такое видывали.
Из желания увести разговор в более спокойное русло Надина мать Ксения попросила Федора сообщить, что слышно о дальнейшем употреблении строевых полков после их прибытия на Кубань.
— Не могу поручиться за правдоподобность, — ответил он, — но слухи идут, будто там их расформируют, казаков распустят для жительства в куренях и службы на кордонной линии.
На западе занималась вечерняя зарница, блики заходящего солнца скупо освещали улицы и дворы селения, вспыхивали и гасли на подводах казаков, примостивших сверху медную и глазированную кухонную утварь, вытягивали в нити длинные тени от деревьев. Всюду — многолюдье, даже в степи, где устроились те, кому в Слободзее свободного клочка земли не осталось. И стлался над пожелтевшими травами сизоватый дымок, исходивший от разведенных костров, булькотело в закопченных казан* ках домашнее варево на семью, а то и две — три сразу. То там, то здесь звучало призывное: «Вечерять!» Чаще всего этот женский клич адресовался вихрастым мальцам — каза- чатам, беззаботно поглощенным своими играми.
Неподалеку от подводы Кодашей возле широкой мажары собралось десятка два девчат и парней,
