Дорога — спутница размышлений. Она уводит человека в необозримые дали пространства и времени. У каждого из тех, кто следовал с Чепегой, находилось немало думок о прошлом, сегодняшнем и завтрашнем дне. Надолго задумывался в своем фаэтоне и кошевой атаман. Мнились ему зори и рассветы мятежной юности, эпизоды боев и походов в зрелые годы, образы друзей — побратимов. Перебирал он в памяти все, что выпало ему после упразднения Запорожской Сечи. Изъянов в своих поступках не находил. Оттого почести и награды, выпавшие ему, считал бесспорной данью за его риск и отвагу, преданную службу казачьим идеалам и интересам великого русского государства, оградившего Украину от окончательного разорения иноземцами.
А наград было много. Под бдительной стражей его племянника Евтифия Чепеги отдельно от войсковых докумен
тов, в надежном железном ящике под двумя замками, доставлялся к новому месту жительства целый букет орденов, жалованных грамот и писем правительственных сановников, принадлежащих Захарию Алексеевичу. Вез Ев- тифий и его «саблю, дорогими каменьями усыпанную», — подарок Екатерины И, отметившей им атамана совсем недавно. В почетных бумагах покоилась прошлогодняя грамота о дворянском достоинстве Захария Чепеги по третьей части дворянской родословной книги, подписанной предводителем дворянства Екатеринославской губернии Николаем Капнистом.
«Да, много мне всего привалило, — мысленно рассуждал сам с собой в прошлом неприхотливый казак. — И земли мне дали в Новомосковском уезде 15 тысяч десятин. Богач! Так ведь я по заслугам и по своей должности не обязан быть бедным».
Мысль эта утешала. И все же где?то подсознательно, в глубине души, пронзительно остро появлялась у него укоризна самому себе за то, что легла между ним и рядовым товариством непроходимая пропасть, которую и преодолеть, и обойти он уже не мог.
Миновали Буг, приближались к берегам Днепра. Занедужил старый кобзарь Василь Кромполя, о чем весть распространилась по всему обозу. Он лежал в повозке Фило- новичей без стонов, с закрытыми глазами, изредка приподнимаясь, чтобы поглубже вдохнуть свежий воздух. Но на поправку дело не шло. Когда преодолевали водную преграду, он открыл глаза, долго всматривался в свинцовые волны реки, сильно сузившейся здесь, а потом, как в забытьи, зашептал: «Днепр седой и вечный, сколько же ты повидал людского горя». Спустя минуту, иное: «А сколько казацких лодок — чаек пронес ты вниз по течению, сколько сабельного звона оглашало твои берега».
От днепровской переправы колонна делала крутой поворот на север с тем, чтобы выйти в направлении земель Войска Донского, к крепости Дмитрия Ростовского, а от нее, совершив обширную петлю, к Ейскому укреплению, что прилепилось у северо — западной границы Кубани. Туда предстояло еще ехать да ехать, идти да идти.
Недолго протянул Кромполя. Он тихо, без звука, скончался в полночь, когда переселенцы находились на бивуаке за Днепром в двух — трех верстах от Берислава. С восходом солнца, по поступлении печального известия, атаман
распорядился по — быстрому изготовить гроб и похоронить покойного на днепровском кургане, откуда открывалась ширь степей и вид на бурунные воды реки.
— Умер последний настоящий кобзарь в нашем коше, — глухо, с какой?то затаенной тоской произнес Чепега, возможно, еще и оттого, что это событие напомнило ему о его собственных преклонных летах и бренности всего сущего. Он не участвовал в похоронах. Разрешил пойти к кургану вместе с процессией всем, кто пожелает, а служителям церкви дал наказ не затягивать отпевание и погребение покойного.
Большинство путников использовало продленную остановку для своих неотложных дорожных нужд — починки сбруи, подвод, одежды и обуви, ухода за живым тяглом. Но немалая процессия собралась и у гроба Кромполи, чтобы проводить его в последний путь. В этой массе людей оказались Надя Кодаш и Федор Дикун. Она первая подошла к нему, молча кивнула головой, произнеся чуть слышно:
— Теперь нам уже никто не споет таких думок, как он.
А Федор так же тихо добавил:
— Про свободу и справедливость на земле.
На скате кургана, обращенного к Днепру и Бериславу, уже чернела готовая могила, отрытая казаками из хозяйственной команды. Дьякон совершил заупокойную молитву и вот уже — гроб в узкой черной щели, по нему застучали комья земли, брошенные руками доброжелателей покойного. А затем земля накидывалась уже лопатами, пока над могилой не вырос невысокий холмик. В его головной части, как сиротливый скелетец, белел свежевырублен- ный крест.
Возвращались, поминая добрым словом усопшего. Ка- кой?то уже в немалых летах казак, с заметной сединой, шедший вблизи Федора и Надежды, задумчиво повествовал спутникам о жизни Кромполи, о его таланте певца. Он сделал краткую паузу, потом заключил:
— Отсюда, выше по Днепру, не так далеко до его гремучих порогов. Там их много. Но самый грозный и страшный — Ненасытец, или Дед — порог. Вода падает с него белая, как пена, ушч глохнут от лавинного грохота. Кромполя любил эти места в молодости, сказывал., проживал тут поблизости, не раз выходил отсюда с казаками в дальние походы. Вот и упокоился он, считай, на своей родине, поближе к дорогим ему порогам.
По разбитым шляхам, мимо редких селений, зачастую — по нетронутой целине с поблекшими осенними травами двигался переселенческий люд, отвоевывая себе версты у безбрежного пространства. Правее, к востоку, все дальше от Днепра уводила черноморцев дорога. Начался октябрь, погода постепенно портилась, по ночам легкий морозец белесым налетом покрывал травы и деревья. Если первоначально колонна за день преодолевала 25–30 верст, то теперь на одну треть меньше.
Федор Дикун не раз наблюдал, как озабоченно, с какой настойчивостью кошевой требовал от командиров полков и сотен, старших повозочных обоза сохранения хотя бы минимального темпа движения. Ему особенно запомнились слова атамана:
— Расстояние велико и трудности большие, но мы должны преодолеть все препятствия и поскорее добраться до ростовской крепости.
Подналегли, скорость прибавилась. Однако это увеличило и невзгоды. До подхода к устью Дона вследствие заболеваний и смерти пришлось похоронить еще несколько человек. Жальче всего было терять детей. Проведав о таком несчастье в какой?либо семье, Надя Кодаш горевала с неподдельным чувством, как будто она сама лично лишилась сестренки или братишки. Ксения, мать Нади, даже ее пожурила: чего, мол, до надрыва переживаешь, Бог дал, Бог взял, авось еще детишки народятся.
На исходе октября добрались до ростовской крепости. Ее земляной вал полукружьем опоясывал возвышенность над Доном, внутри его нес службу гарнизон солдат, находились цейхгаузы с порохом и оружием, провиантские склады. Туда комендант въехать разрешения не дал:
— Вам отведено место в Задонье, вот и спускайтесь к переправе, за рекой устраивайте свой бивуак.
Что ж, выбирать не приходилось. И за то спасибо, что спину переселенцев сверху гарнизон под защиту взял и Дон своей грудью прикрыл. Отдыхали три дня — уж больно намучились в пути. О своем прибытии Чепега известил атамана войска Донского Алексея Ивановича Иловайского. Тот не промедлил с приглашением к себе в гости — в Черкасск, что стоял по Дону выше Ростова — Дмитриевско- го верст на двадцать. Захарий Алексеевич рад был познакомиться с будущим близким соседом, чтобы позаимствовать у него опыт организации кордонной службы, ведь
донцы и терцы раньше, чем черноморцы, пришли на Кавказ, первыми изведали ее нелегкую ношу.
Чепега обошелся малым кортежем — взял с собой полувзвод.
— Отбери казаков помоложе да поприглядистее, — наказывал он племяннику Евтифию, с ревнивой состязательностью надеясь представить их взору Иловайского.
В утренний час, когда над Доном и его обширной лево- бережной поймой еще висел плотный, холодный туман, младший Чепега привел сформированный полувзвод к палатке атамана, доложил о готовности к сопровождению. Кошевой пригласил своих полковников глянуть, каких молодцов подобрал в свиту его племянник. Раза два прошлись вдоль строя.
— По — моему, вид у казаков что надо, — высказал свое мнение Захарий Алексеевич. — По ним вполне можно составить представление в целом о всем Черноморском войске.
