После триумфального бенефиса Габора Эгреши пештские театралы с приятным волнением ждали повторения «Ричарда III» в Национальном театре. По мнению знатоков, актер был бесподобен в роли преступного короля. Особенно в последней сцене, когда, катаясь на полу и ловя слабеющей рукой львиную ножку кресла, он шептал, словно в бреду, заключительный монолог. Именно этого коронного момента, затаив дыхание, ждали подлинные ценители. И когда после сцены с похоронной процессией, где Ричард добивается обручения с вдовой убитого им человека, зал взрывался восторженными аплодисментами, они с тонкой улыбкой давали понять, что главное впереди.
— Превосходно! — одобрил Бальдур, опуская лорнет на плюшевый карниз ложи. — Поистине великолепно. Я рад, дорогой метр, — он улыбнулся вошедшему в антракте Лайошу Кути, — что вы проявили настойчивость и все-таки вытащили меня на это представление.
— Честно говоря, в моем поступке больше своекорыстия, нежели альтруизма.
— В самом деле? — Бальдур беглым, но все запоминающим взглядом окинул публику и привычно отодвинулся в тень.
— Увы. Мне надоело слышать, будто я иезуитский шпион, и я, дабы разом пресечь сплетни, решил показаться рядом с вами открыто. Вы, надеюсь, не в претензии?
— Во всяком случае, вы избрали не худший метод, — уклончиво заметил провинциал. — Но, право, не стоило принимать к сердцу злонамеренную молву… О чем еще болтают в свете?
— Вас действительно интересует свет или наш больной артистический мир?
— Меня интересует все, где бьется живая жилка.
— Много говорят об аресте Штанчича, например, — нагловато ухмыльнулся Кути. — Вы, конечно, не знаете? — спросил он почти с вызовом.
— Почему, знаю, — спокойно ответил Бальдур. — Не в подробностях, конечно, а так, в общих чертах. И что же общество? Удивлено?
— Чему же тут удивляться? Коммунистические писания нашего малограмотного самородка ничем иным закончиться не могли. Непонятно лишь, почему одним все сходит с рук, а других власти наказывают, причем весьма сурово. Таинственность, с которой был сопряжен арест Штанчича, слух о том, что ему до сих пор не предъявлено никаких конкретных обвинений, согласитесь, нервирует публику.
— Соглашусь, — убежденно кивнул Бальдур. — Я вообще не сторонник подобных мер. Нельзя человека лишать свободы только за его убеждения, какими бы дикими они ни казались властям. Тем более, вы совершенно правы, не один Штанчич проповедует утопические идеи грядущего братства. Но я не знал, что ему не предъявили обвинения.
— Вот уже месяц сидит в Будайской крепости без передач и свиданий, а его даже к следователю ни разу не вызвали.
— И откуда тогда стало известно, если без свиданий?
— Разве вы сами не твердите постоянно, что тайны долго не живут?
— Вы правы.
— Вот и эта не выжила. Арестован Штанчич, а с какой целью — непонятно… Может, по наущению иезуитов? — съехидничал Кути, снисходительно поклонившись знакомым дамам. — Как вы понимаете, не я высказал подобное предположение. — Он выжидательно замолк.
— Ах, вот в чем дело! — Вопреки ожиданиям, Бальдур не обнаружил заметного волнения, — В подобной выдумке столько же правды, сколько и в пущенной о вас клевете, — несколько двусмысленно высказался он. — Но меры властей, бесспорно, достойны сожаления. Нельзя действовать подобными методами в девятнадцатом веке. Я постараюсь добиться освобождения Штанчича, когда острота момента пройдет.
— И этим лишь подтвердите свою причастность к его аресту.
Бальдур бросил на Лайоша Кути мгновенный взгляд. Он явно недооценивал проницательность этого внешне чрезвычайно мягкого, склонного к рефлексии себялюбца. Определенно он что-то такое знал о неудавшейся сложной интриге против старого канцлера, припутавшей случайным витком Михая Штанчича.
Это было не только нежелательно, но и опасно. Тем более что попытка обмануть Кути голословными утверждениями явно провалилась. Этот человек слишком высоко ценил себя, чтобы удовольствоваться второстепенной ролью.
— Кого конкретно вы имели в виду, дорогой метр, когда сетовали на то, что за общий, так сказать, грех расплачивается один Штанчич?
— Да мало ли… Нашего общего любимца Петефи, например. Разве он не проповедует революцию?
— Революция — это еще не коммунизм, антиавстрийские выпады — еще не призыв к республике, — четко обозначил грани Бальдур. — Но в принципе вы глубоко правы, — поспешил согласиться он, искусно направляя беседу. — Я заблуждался, питая некоторые надежды относительно этого человека. Он неисправим. Вместо авансов, которые мы, по наивной слабости, делали ему, следует начать против него бескомпромиссную борьбу. Всеми дозволенными в литературе средствами.
— В литературе? — Красивое полное лицо Кути тронула насмешливая гримаса.
— К сожалению, власти не могут позволить себе роскошь посадить его вместе со Штанчичем, — иезуит ответил с грубоватой, тщательно отмеренной прямотой. — Да это и не нужно.
— А что нужно?
— Ну, скажем, можно попробовать увеличить, существенно, я бы сказал, увеличить, наш фонд, предназначенный для поощрения патриотически настроенных литераторов… Таких, как господин Зерфи, например… — Бальдур выжидательно глянул на Кути, давая явно понять, что не только безоговорочно признает права маститого литератора на львиную долю этого тайного, нигде официально не зарегистрированного фонда, но даже готов повысить ставки.
— Патронировать искусству весьма благородно, — заметил Кути после кажущегося раздумья. — Оно одинаково нуждается как в благожелательном меценатстве, так и в бдительной охране от низменных посягательств, — глубокомысленно изрек он и с истинно светской непринужденностью переключился на «Ричарда III». — Вы обратили внимание, как она выронила занесенный для удара кинжал? Как наклонилась с нерешительной дрожью над обручальным колечком, протянутым королем? Бесподобный момент…
Момент в самом деле был бесподобный. И Эгреши с его крохотными сатанинскими глазками и ухмыляющимся чувственным ртом превзошел самого себя.
— Скажите, любезный друг, — спросил Бальдур, сочтя добавки к молчаливому договору о взаимном сотрудничестве окончательно согласованными, — у вас случайно нет близких друзей, имеющих владения или крупные деловые интересы где-нибудь в Хорватии?
— Нужно подумать.
— Может быть, военные, которым доводилось служить в Хорватии, Воеводине?
— Военные? — Кути озадаченно сморщил лоб и вдруг озарился обрадованной улыбкой. — Да вот хотя бы майор Зичи, видите, у прохода в первом ряду?
Бальдур ненароком, чтоб не привлечь внимания, навел лорнет на представительного офицера во втором ряду партера, беседовавшего с судейским чиновником.
— Я, правда, не знаю, служил ли он когда-либо в Хорватии, но у него там имение, в Загребском комитате, это точно. — Кути прищурился, припоминая. — Кажется, оно сильно пострадало во время недавних беспорядков, и граф лично ездил к тамошнему фёишпану улаживать дело.
— Ну и как, уладил?
— Чего не знаю, того не знаю.
— Он нуждается в деньгах?
— А кто в них не нуждается? Особенно, если разгулявшаяся чернь разграбила и сожгла твое родовое гнездо.
— Вы близко знакомы с майором?
