Так тема индустриальной красоты и романтики превращалась в социальный протест против условий и отношений, которые не соответствовали новым возможностям человечества.
Действительно, искусство авангарда — это, прежде всего, искусство протеста. Протеста против лицемерной морали, для которой то, что одни люди купаются в роскоши, а другие поставлены на грань выживания, правильно и хорошо. Протеста против жестких рамок «красиво» и «некрасиво», протеста против замутненного зрения, притупленного слуха, не позволяющего видеть форм и процессов, лежащих в основе мироздания. «Я встретил одного художника, — писал поэт-футурист Велимир Хлебников о художнике-футуристе Павле Филонове, — и спросил, пойдет ли он на войну. Он ответил: „Я тоже веду войну, только не за пространство, а за время. Я сижу в окопе и отымаю у прошлого клочок времени“».
Ему же принадлежат такие слова: «Живописцы будетляне любят пользоваться частями тел, разрезами, а будетляне речетворцы — разрубленными словами, полусловами и их причудливыми хитрыми сочетаниями (заумный язык), этим достигается наибольшая выразительность, и этим именно отличается язык стремительной современности, уничтожившей прежний застывший язык».
Иногда кажется, что поэты-футуристы Владимир Маяковский, Велимир Хлебников, Давид Бурлюк, Елена Гуро и художники-футуристы Павел Филонов, Казимир Малевич, Василий Кандинский, Наталья Гончарова, Михаил Ларионов занимались «убийством искусства». На самом деле они искали новый художественный язык, которого требовала их искренность. И одновременно пытались стереть барьер между искусством элитарным и искусством для народа.
Можно сказать, что это стало лейтмотивом советской культуры 1920–1930-х годов. Блага — материальные и духовные — должны принадлежать тем, кто их создает. Но если с передачей материальных благ трудностей не возникало, то как приобщить народ к искусству? Как доказать ему, что это не «барская затея от скуки», что искусство создается о нем и для него, и что он сам способен творить? И, наконец, как наиболее успешно можно использовать искусство в пропаганде? Этим задачам и служили возникшие в 1920–1930-х годах Дома культуры.
У них были предшественники: часто владельцы фабрик и заводов организовывали при своих предприятиях клубы, где рабочие могли послушать лекцию или концерт, посмотреть любительский спектакль, потанцевать. Одним из таких клубов, и, пожалуй, самым известным, являлся клуб при заводе Нобеля (Лесной пр., 19).
В 1882 году по проекту архитектора Н.В. Дмитриева в Петербурге открыли Демидовский дом призрения трудящихся (ул. Декабристов, 39, не сохранился), при котором существовал парк для гуляний («Луна-парк»). В 1890-х годах начала работу Народная аудитория барона В.Н. фон Дервиза (арх. А.Ф. Красовский, Средний пр. В.О., 48; ныне клуб ПО табачной промышленности). Затем появился Лиговский народный дом (1899–1904 гг., арх. Ю.Ю. Бенуа), сооруженный на средства графини С.В. Паниной (Тамбовская ул., 63/10/ Прилукская ул., 22; ныне — ДК железнодорожников). Здесь выступал Общедоступный театр П.П. Гайдебурова, работали обсерватория, музей, сберегательная касса, юридическая консультация. На государственные средства финансировались Дом попечительства о народной трезвости (1904–1908 гг., арх. Г.Г. Гримм, А.Л. Гун, Г.Г. фон Голли; наб. Обводного кан., 116) и Дом просветительских учреждений в память 19 февраля 1861 года (1911–1912 гг., арх. Н.В. Дмитриев, наб. Обводного кан., 181; ныне — ДК им. А.Д. Цюрупы).
В 1899 году открыли крупнейший в Санкт-Петербурге Народный дом императора Николая II в Александровском парке. С 1919 года он носил имя К. Либкнехта и Р. Люксембург. В нем работали театры: оперный, марионеток, детский музыкальный, народной комедии, Красный, а также Мюзик-холл. Здесь проходил 4-й конгресс Коминтерна. Народный дом сгорел в 1932 году, и на его месте построили здание Театра им. Ленинского комсомола, но сохранилось помещение Оперного зала при Народном доме (1910– 1912 гг., арх. Г.И. Люцедарский), с 1988 года в нем разместился Мюзик-холл.
Однако обстановка и программа развлечений в этих домах была далека от идеалов строгой пролетарской эстетики. Об этом свидетельствует стихотворение Николая Заболоцкого.
