Василий Аксенов. Сентиментальное путешествие

– На остановке такси.

– А во сколько?

– После одиннадцати.

– А точнее?

– Ну, минут в двадцать двенадцатого.

– О-о-о! Поня-я-ятно, – улыбнется Аксенов в усы. – Я там дрался не меньше десяти раз. Примерно в это время закрывается ресторан. Поддатые писатели идут на остановку. А где ж еще им выяснять отношения?

– Общаться с ним не всегда было легко, – вспоминает Аркадий Арканов. – В его манере держаться было что-то княжеское. Не знаю, есть ли люди, с которыми он общается на равных.

Понятно, что у такого человека в полной зависти и интриг писательской среде было немало врагов. Но было и множество друзей и добрых приятелей.

* * *

Немало, немало рассказано дивных историй о нравах ЦДЛ 70-х годов XX века. В том числе и самим Аксеновым. И открытым текстом, как в «Ожоге», и под выдуманным названием. Вспомним «Шашшараби» из «Рандеву»: «О 'Нашшараби', 'Нашшараби', затмивший 'Максима' и 'Уолдорф-Асторию'!.. Сердце какого москвича, ленинградца, сибиряка или уральца, да и любого человека, хоть бы и датчанина, не дрогнет при входе под эти своды… хранящие и выбалтывающие столько тайн, слышавшие столько тостов и клятв и даже не покрасневшие от вранья; под эти своды, где бьется… биологический вой саксофона, где одуряющий запах коронного блюда 'чаво' (телячьи уши и цыплячьи гузки в соусе из коктейля 'Карузо') повергает в смущение даже испытанных гастрономов Барбизона, какое сердце не дрогнет? <…>

…Лев (вспомним: главный герой «Рандеву» – Лева Малахитов) вошел в ресторан. <…>

– О, девочки, Малахитов появился!

– Может, это и банально, но мне он нравится. Хорошо, сукин сын!

– Левка, салют! Не видит! Зазнался, гад!

– Помилуйте, да ведь это ходячий анахронизм, ископаемое! Да-да, его время прошло…

– Мамонт, птеродактиль…

– Говорят, совсем с круга спился…

– Да нет, женился в пятый раз!

– Как вы думаете, удобно будет, если вот я, дама, приглашу Леву на танец? Да я шучу, шучу! <… >

– Ой, девочки, я бы ему с закрытыми глазами отдалась, только страшно…»

Вот и кабачок-с. Вот и атмосферка-с. Впрочем, «Нашшараби» при желании просто принять и за «Арагви», и за «Узбекистан», и за иной вертеп тех лет, включая и «Домжур», где можно и пошлостей наслушаться, и глупостей, а можно повести умный разговор о судьбах поколения и месте человека в мироздании, и так же легко пуститься во все тяжкие, ну прямо как Лева, что враз «пошел по столам, оброс закадычными друзьями, выдул бутыль коньяку и шампанского пол-ящика, спел песню 'не туши пожар своей души, ты туши пожар войны и лжи', импровизировал, конечно, на саксофоне на тему 'How High the Moon'[115], танцевал соло лезгинку <…>, случайно уронил голову в солянку 'Острога', под общий хохот сказал принцессе Аджагарам, что таких, как она, в России когда-то бросали 'в надлежащую волну', словом…»

Словом, жизнь художника непроста, если в мире есть такие места. Нет, господа, непроста!

Расплачиваясь в кабаках, Аксенов шутил: «Я – Чарли-миллионщик». И правда, гонорары за публикации, и особенно сценарии, были приличными. Другое дело, что не были достаточными. А жить, считал Аксенов, надо хорошо. А что по тем меркам значило хорошо? Это когда «едешь в такси, одетый в костюм тончайшей голубоватой фланели, чуть покачиваешь изделием итальянских обувщиков и добрым… взглядом через дивные французские очки смотришь на мир…». Это когда, остановившись у борта теплохода, протягиваешь шоферу пятидесятирублевую купюру, а она вся такая «хрустящая, новенькая, довольно большая и вполне понятного зеленоватого цвета. Если уж иметь вкус к деньгам, то начинать нужно с пятидесятирублевок…». Это когда коридорной Люде даришь «Мадам Роша», а в каюте холодильник – итальянский, санузел – шведский, телевизор – американский, стерео – made in Japan! Когда «два молодца в джинсах, коже, настоящие оптимисты» втаскивают ящики с дефицитом: тоник «Швепс», пиво «Карлсберг», джин «Бефитер», икру, копчености, жареный миндаль. Всё как полагается. Подобный стандарт хорошей жизни описал Аксенов в рассказе «Суперлюкс», и не только там.

Было ли всё это и всё так в жизни Аксенова? И да, и нет. Иначе говоря – частями. То есть тонкая фланель и обувь, «граничащая по дизайну с произведениями искусства», – да, но в то же время – каюта, миндаль и «Бефитер» – не обязательно. И наоборот. Тем более что на свете жил капитан парохода «Грузия» Анатолий Гарагуля, обожавший писателей и способный предоставить звезде отечественной словесности и каюту-люкс, и напитки с отличной закуской.

И понятно, отчего у Аксенова заявлен не уровень середнячков-фарцовщиков, а класс больших советских дельцов. Они, конечно, имелись в знакомых, он видел, как вокруг них вращались и львицы советского «света», и его же львы. Погружение в мир не вполне легального, но реального богатства давало ощущение несоветскости, независимости от Степаниды.

Читаем в романе «Бумажный пейзаж»: «Гуляем уже пять дней, мой друг, и пять ночей, мой друг, не расстаемся, мой друг… Начинаем в полдень в пивном баре Дома журналистов, там хорошо поправляемся. В три часа переезжаем в Дом литераторов обедать и там обедаем до 9 часов вечера, потом приходит время ужина, и мы переезжаем в ВТО. Там мы ужинаем до часу ночи, а после закрытия перебираемся в «Лабиринт», где сидим… до закрытия, то есть до 4 утра. А потом выясняется, что нужно еще поговорить, и мы все едем в аэропорт Внуково, где буфет открыт до восьми… А потом отправляемся к открытию пивного бара Дома журналистов и там очень хорошо поправляемся, а потом…» Вот она – вечная связь искусства с жизнью!

Круто гуляли в ЦДЛ. Круто в Домжуре. И в МОСХе. И в ЦДРИ. Не говоря уж о ВТО и Доме кино… На семинарах и совещаниях. На творческих декадах на озерах Рица, Севан и Иссык-Куль. На комсомольских посиделках, с которых порой выносили едва живых «положительных героев». До посинения, а то и до мордобоя – на дачах в Красной Пахре и в Переделкине. Как-то приятель Аксенова американский журналист Дэвид Саттер приехал в Переделкино и не привез с собой водки. Все довольно сильно удивились. Дэвид, недолго думая, сел в машину, съездил в столицу и вернулся с бутылкой. И тут уже никто не удивлялся.

Кстати, сообщество иностранных журналистов, бизнесменов и дипломатов также оставалось богатой площадкой для веселья. Дэвид Саттер рассказывал мне, что познакомился с Аксеновым в резиденции американского посла «Спасо-хаус»: «Это было в конце 70-х. Там было много его друзей – писателей, художников, актеров. Они слегка подсмеивались над Васей и его пижонством. Поведением и одеждой он заметно отличался от большинства советских гостей – был очень раскован и одет… Одет, ну, скажем, как голливудский продюсер 40–50-х годов. Хотя на дворе были 70-е… Уже не помню точно его костюм, но общее впечатление было такое: совсем несоветский советский. Ему самому это, пожалуй, нравилось»[116].

Сильно гуляли и в домах творчества в Малеевке, Коктебеле, Дубултах под Ригой…

Частыми гостями «Дубултов» были, по рассказу Гладилина, он сам, Аксенов, Станислав Рассадин, Алла Гербер, Станислав Куняев, Владимир Гнеушев, Григорий Поженян, и не они одни.

Поженян имел в этом кругу особую репутацию: в войну он служил в диверсионном отряде, защищал Одессу, с отрядом морпехов удерживал стратегическую водокачку, спасавшую город от жажды. Все ее защитники погибли, а он спасся. В Одессе об этом долго не знали. И на памятной доске на улице Пастера, установленной в честь павших, благодарно выбили и имя Поженяна.

Славился он и любовью к застолью и умением его организовать.

– Где-то рядом с ним, – вспоминает сын Аксенова Алексей, – всегда имелось пиво и огромные копченые лещи. Вот он следует по приморским аллеям в компании журналиста Велерия Осипова и другого какого- нибудь таланта. Идут в город. В центре – мощный, усатый, коренастый Поженян в морском бушлате с огромной рыбой под мышкой, по бокам рослые мужики.