Василий Аксенов. Сентиментальное путешествие

Работая над «Грустным бэби», Аксенов не знал, что уже скоро КПСС объявит выборы, организованные по подобному принципу.

Глава 2 Лицом к лицу с Америкой

1

Аксенова всегда восхищали американская демократия, американское изобилие и американская цивилизация. В цивилизации тешила доступность и применимость ее плодов в его трудах. Пишущая машинка, компьютер, диктофоны, приемники, телевизоры, фотоаппараты, магнитолы, пластинки, автомобили, ксерокс, видео и даже фен – всё служило его писательству. Попутно превращая быт в приключение и будя мысли о мощи технологий и ее границах.

Демократия – особая история.

Аксенов знал: партии, свободные выборы, независимые ветви власти, ритуалы и процедуры обсуждений и голосований – это важное, но не единственное и не главное измерение демократии.

Он считал более значимым для демократии, что американцы – по большей части патриоты – не отождествляют себя и страну с правительством. Разве что только во время войны.

«Коммунисты всем вбили в голову, – пишет Аксенов, – что партия и есть Советский Союз… Мощь Америки вызывает… предположение, что и здесь происходит нечто подобное», что где-то есть единый (тайный?) центр силы. Иначе как всё это удерживать и приводить в действие?

А вот так.

Путем развития демократических институтов и упорного преодоления самодовольства бюрократии, склонности генералов к войнам, а политиков – к интригам…

Он открыл (и не только для себя), что мощь социальной системы – не в бетонной стабильности. Не в мощи цитаделей, числе авианосцев и дальнобойности ракет, а в динамике. В готовности к маневру и умении его совершить, в многообразии альтернатив и способности их увидеть, в отношении к кризису не как к катастрофе, а как к морю возможностей.

И при всем том – в патриотизме: готовности погибнуть за свободу. В любви к флагу. В вере в свободу и другие идеалы, отнюдь не убитые денежным измерением американской мечты.

Деньги в этой мечте нужны для того, чтобы пользоваться изобилием.

Это – другая важная американская тема. Сперва Аксенов и Майя активно исследовали пищевые ресурсы свободного мира. Супермаркеты, рестораны и придорожные дайнеры. Блинчики с патокой, яйца с бобами, с картофелем, с солеными огурчиками. Стопки бекона. Трехпалубные стейки. Филе-миньоны. Бургеры. Соусы – Blue Cheese, Tabasko, «Тысяча островов», А 1 и море других. Рыба. Лягушка по-луизиански. Горы фруктов, ягод, овощей.

Но прошло время, и вот: «всё меньше хочется жрать. Завтраки сведены к черной булке и чашке чая…» Помните аристократа из «Завтрака» работы Павла Федотова? Во дворце средь зеркал и скульптур кушает он черный хлеб, прикрывая французскою книжкой. И всем невдомек, что дело не в бедности, а в диете. И хлебушек тот – добровольное самоограничение человека, вдоволь вкусившего яств. Вот и Аксенов умерил лукуллов пыл. Ибо про гастрономические богатства понял всё. То, что в пору писания «Острова Крым» играло роль недоступного жителю СССР образца благополучия, стало нормой, походом в «Гастроном».

Вот лавка крымского бакалейщика Меркатора. Товар, какого нет ни в спецбуфетах[202], ни на Грановского[203]. «Дух процветающего старого капитализма – смесь запахов отличнейших табаков, пряностей, чая, ветчин и сыров». Имелся и бенедиктин «прямо из монастыря», виски, киви…

Занятно, что эти храмы потребления напоминали писателю «распределительную систему Московии», поскольку «эти супермаркеты, забитые 'дефицитом[204]', должно быть, и есть то, что простой советский гражданин воображает при слове 'коммунизм'». «Мечта человечества» – вопрос, конечно, особый, но убожество и богатство прилавков двух систем ярко говорило о разнице между прежним и новым местом жительства.

Но разница эта была только стартэром – закуской – к большому американскому блюду.

2

Лет за двадцать до того Америку посетил Никита Хрущев. Как говорится, встретился с ней лицом к лицу. Тогда советский вождь привез домой немало интересного: столовые самообслуживания, когда едоки подходят с подносами к прилавкам, на коих стоит снедь; универсамы – невиданные доселе на Руси магазины, по которым покупатель движется с тележкой или корзинкой в руках, накладывая в них всё, что пожелает, было бы что накладывать; конусообразные сосуды для разливания фруктовых и овощных соков, да и самые соки как продукт массового потребления, ведь до того их в СССР почти не пили; ну, и, само собой, – царицу полей – кукурузу, ну и добрые напутствия американских трудящихся. По итогам того визита была издана весомая книга, составленная, как сейчас бы сказали, пулом, куда входили Аджубей, Грибачев, Жуков, Ильичев и еще шестеро мастеров.

Понятно, что писатель Аксенов и подавно не мог обойтись без своей собственной книги об Америке, с которой он также встретился лицом к лицу. Только если советский лидер приехал туда на тринадцать дней – людей посмотреть и себя показать, – то «антисоветский автор» прибыл, как тогда думал, на всю жизнь.

Прежде Америка была для него полем исследования, любовью, быть может – мечтой. Теперь стала домом. Его страной. А сам он, с одной стороны – русским писателем в изгнании, а с другой – американским писателем русского происхождения. А это означало, что надо писать американские книги. Но начинает он с русских – пишет и отправляет в «Континент» свой первый написанный в Штатах текст «Свияжск»: воспоминание о детстве и раздумье о встрече человека с Богом. Отдает в издательство «Эрмитаж» (печатать за свои деньги!) сборник пьес «Аристофаниана с лягушками». В ноябре 1980 года начинает задуманный в Союзе «Скажи изюм». Но это – книга про Советы, а пора писать про Штаты. И чтоб покупали. И покупали хорошо.

В американской издательской индустрии царит правило: издавай, что покупают. Чем больше купят, тем выше доход. Если книга «пошла», получила хорошую прессу, заказываешь автору новую. Если «протолкнул» его имя в список авторов бестселлеров, можно рассчитывать, что там оно и останется: знакомая с ним аудитория будет покупать его просто потому, что хорошо продается. Логика проста: если товар берут, значит, дело стоящее и в него можно вложить деньги.

Аксенов видел: в Америке для писателя спрос – фактически то же самое, что в СССР – верность линии партии и правительства в литературе и искусстве: условие успеха.

Смириться с этим и добиться этого было трудно. Проблемой был чужой язык, и не столько тот, что на устах (он говорил по-английски и постоянно совершенствовался), сколько тот, что в сознании: важно было учиться думать по-американски, а это дело непростое. Далее: личный опыт жизни в другом мире; отчасти это был плюс – нередко Аксенов схватывал занятные и необычные стороны того, что примелькалось американцам до незаметности; но с другой стороны – слабая пока погруженность в бытовую и артистическую культуру и коммуникацию мешала сделать текст адекватным восприятию и массового читателя, и критика, привыкшего ценить литературный продукт по привычным шаблонам.

Конечно, были и ободряющие примеры успеха: и Марлен Дитрих, и Милош Форман, и Чеслав Милош, и Энди Уорхолл, и другие американские художники иностранного происхождения добились в США огромного успеха, хотя так и не стали до конца американцами.

Аксенов не стремился создать бестселлер. И, как пишет Гладилин в «Аксеновской саге», у него «даже теоретически не могло получиться». Ведь «чтобы написать американский бестселлер, – считает Анатолий Тихонович, – надо писать плохо и о глупостях». Аксенов так не умел. Но рассчитывал на достойное место в литературе. И не только в эмигрантской среде, но и на большом книжном рынке. Его издавал «Ардис». В Европе готовили новые переводы. В Штатах переводили «Ожог». С трудом. В ноябре 1981-го Аксенов писал в Москву: «Всё тянется томительно долго, почти как в 'Совписе'. Перевод, например, 'Ожога' даже