бедняки, которые наверняка не будут сильно сопротивляться.
Тропа шла по берегу небольшого ручейка. На ней хорошо были видны свежие следы откочевки. Сапаралиев иногда пускал коня рысью. Вот тропа круто повернула влево и, петляя, поползла к перевалу Алайгыр. Туда лежал путь отряда, но Ибраш остановил коня у поворота.
— Откочевка не пошла на перевал, командир, по ущелью ушла — видишь следы, — недоуменно пожал плечами он. — Там дороги нет, там — ледник. Куда пошли — не знаю.
Снова небольшое совещание, на котором решили послать двух пограничников на Алайгыр к Кудашеву, выделить три дозора, один (головной) по следу банды, два других (боковых) по склонам ущелья, чтобы не повторилась трагедия Тую-Аши, в головной дозор послать Невоструева и Даулетова.
Все круче и круче вверх поднималось ущелье, здесь уже не росли стройные тянь-шаньские ели, а лишь гнездились между камней чахлые кустики шиповника да пестрел ковер трав яркими цветами незабудок и ромашек. Необходимость в боковых дозорных отпада: здесь уже не могло быть засады, укрывшейся в густом лесу склонов. Невоструев, оставив дозорных дожидать ядро отряда, поехал по следу откочевки только с Даулетовым.
Подъем становился еще круче. Даже привычным к горам лошадям были не под силу иные участки. Приходилось спешиваться и вести коней в поводу. Вот уже совсем близко ледник. Он серебрится в лучах заходящего солнца. Там, на вершине, оно еще светило, а в ущелье уже начинает темнеть. Суживающиеся высокие стены кажутся фантастическими замками, одинокие кустики напоминают замерших часовых. Невоструев и Даулетов стали продвигаться совсем медленно, внимательно изучая каждый клочок горной местности. Они чувствовали, что откочевка где-то совсем близко, знали, что охранение обязательно выставлено и что с минуты на минуту они столкнутся с этим охранением. Невоструев и Даулетов внимательно вслушивались, не донесется ли до них блеяние овец или лай собаки, но было тихо. И вдруг они даже вздрогнули от неожиданности: громко заорал ишак и сразу же смолк — кто-то, видно, вынудил замолчать расшумевшегося горлана.
— Сбатуем коней и — пешком, — натягивая повод, предложил Даулетов.
Невоструев кивнул головой, вынул ногу из стремени, чтобы спешиться, и вместе с конем рухнул на камни. Сверху, из ущелья, зазвучали частые выстрелы. Конь Невоструева был сразу же убит, у Даулетова пулей сбило малахай, но он успел спрыгнуть с коня и укрыться вместе с ним за высоким камнем. Пули хлестали гранит, отщипывали от него мелкие крошки и обсыпали ими дозорных.
— Оставь коня здесь, сам — вниз. Доложи обстановку, — приказал Даулетову Невоструев и, помолчав, добавил. — Хорошо бы до темноты сбить заслон.
— Зачем кровь проливать. Куда отсюда пойдут? — ответил на это Даулетов и ящерицей пополз между камнями вниз.
Невоструев, выбрав удобную позицию, стал наблюдать за басмачами. Они стреляли, не показываясь из-за укрытий. Видно было, что они собираются только обороняться.
«Может быть, все же есть дорога через этот ледник? — думал Невоструев. — Наверняка есть. Зачем же тогда они сюда? А может, правы Ибраш и Танат, может, не зная, что по их следу идет большой отряд, басмачи зашли сюда, чтобы сбить с толку Кудашева, дождаться, пока он снимет засаду с перевала, а потом уже уйти за границу».
Оба предположения могли быть верными, и Невоструев высказал их Самохину, когда тот с двадцатью пограничниками и комотрядовцами подполз к нему.
— Если дорога есть, то будут только обороняться, — согласился командир отряда. — Если нет — попытаются нас сбить. Но ждать этого не будем. Утром попробуем атаковать.
Несмотря на утверждение всех комотрядовцев, что через ледник откочевка не пройдет и что нужно только создать плотный заслон, способный отбить попытку басмачей пробиться к перевалу Алайгыр, и ждать, все же Самохин и прибывший с частью своего отряда Кудашев настояли атаковать на рассвете откочевку.
Утром пограничники и комотрядовцы, за исключением небольшого резерва, начали продвигаться вперед, но уже через пятнадцать-двадцать минут поняли, что сбить оборону басмачей они не смогут. Укрывшись в скалах, басмачи простреливали ущелье перекрестным огнем, сами же оставались неуязвимыми.
Еще два раза в течение дня штурмовали пограничники и комотрядовцы позиции басмачей и оба раза безуспешно. Несколько человек было ранено. Наступила ночь. Все ждали следующего утра, готовились к новому наступлению.
Едва лишь первые лучи скользнули по леднику, красноармейцы и комотрядовцы, медленно перебегая от камня к камню, начали продвигаться вверх. Они уже подошли к тому рубежу, у которого вчера встретили их огнем басмачи, ждали, что вот-вот должен хлестнуть нестройный винтовочный залп, но скалы почему-то молчали: недоумевая и действуя более осторожно, наступающие медленно поднимались вверх. Скалы молчали.
Ущелье, суживаясь, делало небольшой поворот. За поворотом раскинулась поляна, окруженная крутыми вершинами, на которых лежал толстый слой обледеневшего снега. На поляне не было ни души, только потоптанные эдельвейсы, мусор, изорванная грязная кошма, вороньим крылом чернеющая на ослепительно белом льду почти у вершины, да вырубленные во льду ступени говорили о том, что откочевка ушла, ушла и увела лошадей, овец и верблюдов, провела там, где еще никто никогда не ходил. Это казалось невероятным, но это был факт. Пока часть басмачей отбивала атаки пограничников и комотрядовцев, остальные рубили кетменями лед, стелили на ступени ковры и кошмы и перетаскивали через ледник животных.
Молча сидели комотрядовцы и пограничники у костров. Бросит кто-либо реплику — и снова молчание. Более восьмисот километров тяжелого горного пути, два человека убитых, несколько раненых — все впустую.
— Еще один урок получили от басмачей, — вздохнув, проговорил Кудашев. — Лучше нас, гады, знают местность. Засел бы я у поворота тропы, не прошли бы. Все твердят: дальше ущелье непроходимое. Верим… А на карте его вовсе нет. За Тую-Аша я тоже виноват. Боковой дозор нужно бы выслать. Но там пробились бы, спасли Ефремкина и Иваненко, да патроны кончились. Штыком не пробьешься — их четыреста.
— Мало нас. Их двести — нас десять, — согласился Самохин. — Но думать, конечно, нужно. На то мы и пограничники. А местность знать — это главное. И связь бы хорошую. Никто бы не прошел, особенно сейчас, когда нам народ начал помогать. А откочевка, я уверен, вернется.
Самохин, Кудашев, Сапаралиев и Даулетов вновь послали в откочевку нескольких джигитов, чтобы убедить бедняков вернуться, и сейчас отряд ждал результатов этой поездки в ущелье у поворота тропы на перевал Алайгыр. Ждали двое суток. На третьи прискакал один из посыльных и сообщил, что откочевка возвращается.
— Связали почти всех баев, несколько человек только сбежали, — возбужденно докладывал он. — Связали и тех, кто красноармейцев резал.
ГДЕ ЗРЕЮТ ВИШНИ
Вот уже который день Надя, задумчивая, настороженная, стоит под одиноким деревцем, смотрит на дорогу, слушает шелест нежных листков, которые будто шепчут: «Любит тебя!» И как бы переча этому успокаивающему шелесту, звучат словно только что сказанные слова матери, слова горькие, с болью, с надрывом: «Выйдешь за солдата — прокляну! Не хочу позора твоего видеть. Сегодня он здесь, завтра — другую завел. Выбрось дурь из головы. Мало тебе своих-то парней?! Еще за солдатом не гонялась!»
Вот уже какой день Надя подолгу смотрит на дорогу, ждет и не знает, кому больше верить — шелесту листьев или голосу матери.
Познакомилась она с Никитой Самохиным здесь, в родном городе, когда он работал в штабе пограничной части. Назначит свидание, придет, сядет и молчит, лишь перед уходом спросит:
— Завтра встретимся?
Сказал он о своей любви перед отъездом в Тасты, куда его направили начальником взводного
