— Ну какой я рассказчик! — отмахнулся матрос.
Но он все же разговорился. Пограничники, слушая, не заметили, как волны докатились до камня, гулко хлестнули его гранитные бока. Вокруг забурлили, закипели зеленоватые разводы.
Сабит смотрел в сторону берега — он теперь казался не таким близким, не в сотне метров, и хитровато-ласковый огонек в глазах Сабита сменился сухим блеском, а его круглое добродушное лицо стало строгим и жестким.
— Что, испугался? — спросил Голубец.
Сабит не ответил. Он опасливо поглядывал на высокую с белым гребнем волну, грозно катившуюся к камню. Ему подумалось, что волна смоет их всех, унесет в пучину. Прикоснувшись к камню, волна стремительно поползла вверх, хлестко ударила по ногам и с сердитым рокотом сползла в море. За ней шли другие, такие же грозные волны.
— Слушайте меня, — сказал Голубец. — Как подойдет вон тот высокий гребень, сразу же ныряйте ему навстречу и в сторону от камня. Нырнете — круто поворачивайте к берегу. Потом у берега опять нырните под гребень, и, как только волна отхлынет, быстро выбегайте на сушу. Сабит, держись рядом со мной.
Высокий, в седой пене вал подкатывался ближе и ближе. Голубец взмахнул рукой, и парни бросились в воду, двое справа от камня, двое слева. Сабит ощутил толчок в грудь, его перевернуло на спину, понесло вниз, и он увидел над собой зеленый ломающийся с шумом и стоном гребень высокой, с подмывом волны. Она обрушилась на его голову.
— Набери воздуха и ныряй! Живо! — услышал в эту секунду Сабит встревоженный и суровый голос друга.
Многотонная, неодолимо сильная волна прокатилась, и где-то над головой Сабита мелькнуло небо. Сабит овладел собой, почувствовал, что вот так, рядом с Иваном, он может плыть очень долго, что никакие волны больше не устрашат его.
На берегу Сабит подбежал к матросу, схватил его крепкие, еще холодные от воды руки.
— Иван, ты большой друг! После службы мы поедем к нам в Кустанайские степи. Будем пить кумыс и скакать на конях! Увидишь, какие у нас степи, какая у нас богатая земля, какие у нас кони! — горячился Сабит от избытка чувств.
— Давайте соберемся еще раз на камне, — предложил матрос Виктор Губарев. — Иван не успел докончить свой рассказ. Согласны?
— Обязательно соберемся, — поддержал сержант Семенов. — А потом пригласим тебя, Ваня, на заставу — с солдатами о моряках и море побеседуешь. Будем крепить дружбу.
Но собраться на камне им больше не пришлось. В следующее воскресное утро над страной пронеслась грозная весть: началась война! Пограничники западных границ в это утро вели уже неравный бой с врагом.
На митинге личного состава погранкомендатуры и дивизиона морских охотников Голубец увидел своих друзей. Сержант Семенов стоял в первой шеренге на правом фланге большого строя. Летнее, совсем еще новое обмундирование на нем было аккуратно заправлено. Начищенные пуговицы и пряжка ремня отражали солнечные лучи. В крупных волевых чертах лица сержанта, в его серых, широко поставленных глазах под густыми, сильно выгоревшими бровями, в движениях большой, ладной фигуры — во всем было сосредоточенное мужество и сдержанная сила. Голубец, глядя на Семенова, думал: «Такой пройдет через все испытания». Выражение лица Сабита определить было трудно. Он находился в третьей шеренге, и Голубец видел только его покатое низкое плечо. Но когда строй стал перемещаться, Голубец уловил — Сабит идет, расправив грудь, твердо ступает. Ивану показалось, что его друг — мечтательный, добродушный парень из Кустанайских степей за несколько часов тревожного военного дня заметно похудел, сделался строже, собраннее, лицо его осунулось, стало еще смуглее.
Голубец всматривался в лица офицеров, матросов, солдат, вспоминал, с кем и о чем он разговаривал, кто из них учил его управлять рулем «морского охотника», стрелять, быть бдительным, беспощадным к врагам, как воспитывали в нем самое высокое чувство человека — любовь к родине и народу. Все эти люди, стоявшие рядом с ним в суровом строю — офицеры, старшины, сержанты, солдаты, матросы, — были бесконечно дороги, близки, как родные братья, и в груди его росла, крепла уверенность, что никто из этих людей не дрогнет в бою, вынесет все испытания, какие только выпадут на их долю.
После митинга Голубец попросил у командира разрешения отлучиться на несколько минут для встречи с друзьями. Сергей, Виктор и Сабит ждали его недалеко от пирса. Иван подошел к ним, и они некоторое время молча смотрели друг на друга, никто не начинал разговора первым.
— Ну что ж, коль так вышло, то будем драться, как положено, — сказал Голубец. — Без пощады!
Сержант Семенов взял в свою широченную ладонь его руки и так тиснул, что побелели пальцы.
Выполнив боевое задание, морской охотник возвращался на базу.
Голубец стоял на руле. Обветренной, до боли опаленной кожей лица он ощущал порывы весеннего ветра. Настроение было хорошее: успешно проведенная ночью боевая операция, утреннее тепло, близость базы — все это волновало и радовало. Позади остались тяжкие зимние бои, жестокие штормяги, долгие холодные ночи, проведенные в дозоре и конвое под обстрелом береговых батарей, под бомбежкой фашистских самолетов. Непокорное мужество, боевое мастерство, железную стойкость проявили в зимних боях с врагом черноморские моряки. Выдержав сотни неравных сражений, они нанесли фашистам огромные потери. Эти мысли наполняли сердце гордостью, гнали прочь сон и усталость.
— Если зимой не сломил нас, то летом они почувствуют, как умеют драться черноморцы! — сказал Голубец сигнальщику. — А потом пойдем бить фашистов вон туда! — он махнул рукой на запад.
Сигнальщик улыбнулся.
— Правильно говоришь, Иван. Все ждут этого часа. Народ ждет. Страшно даже подумать, как наши люди живут в фашистском рабстве…
Катер подходит к берегу. Голубец мысленно отсчитывает метры — он любит подводить катер к пирсу впритирку.
После бессонной ночи матросы сразу же получили разрешение командира на отдых. Здесь, на берегу Стрелецкой бухты, были вырыты в каменистом грунте глубокие укрытия. Моряки скрылись в «кубриках», как они называли тесные, сырые, хорошо защищенные блиндажи.
Все быстро заснули. Матросы научились дорожить каждой минутой отдыха. Но Голубец еще не спал. Он вытащил из кармана бушлата письмо и при свете маленькой лампочки от аккумулятора взглянул на конверт. По крупным закругленным буквам он узнал почерк Сабита. Алимжанов неторопливо рассказывал в письме о боях под Таганрогом — на подступах к городу, где родился Голубец. Сабит был ранен, награжден орденом Славы, снова вернулся в строй, стал снайпером. Он сообщил о боевых делах многих знакомых Голубцу солдат и офицеров.
«Мы бьем врагов на суше, — заканчивал Сабит письмо, — а вы топите их в море. Вот соберемся после войны в жаркий день на своем камне, на который когда-то мы, как мальчишки, взбирались. Соберемся на этом камне, и я уверен, что нам не стыдно будет взглянуть в глаза друг другу».
Положив письмо на колени, Голубец задумался. Словно перед глазами встал родной Таганрог. Город уже захватили немцы. Нет теперь там отца и матери, нет друзей детства и юности. Мысли перебросились к Ленинграду, осажденному, блокированному фашистами. Представились разрушенные, сожженные врагом города и села Украины, Белоруссии, Латвии… От гнева и боли сжалось сердце.
Вдруг слух уловил раскат мощного взрыва. Голубец выскочил на поверхность. Над его головой просвистел тяжелый снаряд, и снова грохнул взрыв в бухте. Потом покатились приглушенные расстоянием залпы дальнобойной артиллерии. Пушки били с суши, откуда-то из-за города.
Над бухтой дыбились и падали водяные султаны, похожие на огромные грибы. Один, другой, третий… Снаряды ложились все ближе и ближе к бортам катеров. Один из них уже был охвачен пламенем.
Когда подходили к пирсу, Голубец видел на этом катере торопливо работавших матросов. Готовясь к выходу в море, они пополняли боезапас, накачивали в цистерны горючее. Теперь на палубе бушевал огонь. Широкие языки пламени тянулись к корме судна, где лежали большие и малые глубинные бомбы. Каждую
