минуту мог произойти взрыв, который разнес бы на мелкие куски стоявшие в бухте суда, уничтожил бы сотни моряков.
Медлить было нельзя. Не ожидая приказа командира, Голубец бросился на пылающий катер. Под ним гнулись, трещали горящие сходни. Он сделал несколько широких шагов и очутился около рубки. Здесь старшина Ланин и лейтенант Волков, обжигая руки, запускали помпу, хотели затопить водой бензоотсеки. Голубец кинулся им помогать, но, услышав шум заработавшей помпы, отбежал от рубки на корму, к глубинным бомбам. Он с силой рванул рычаг бомбосбрасывателя, но рычаг, словно сгнившая веревка, оторвался от механизма. Он был перебит осколком снаряда.
В этот момент у борта разорвался тяжелый снаряд. Катер вздрогнул, закачался, затрещал. Взрывная волна швырнула лейтенанта Волкова и старшину Ланина с ходового мостика на палубу. От сильного удара они потеряли сознание. Пламя скользнуло в пробоины бортов. В кормовом погребе взорвались боеприпасы. Волкова и Ланина скинуло вместе с оторванным куском палубы в море.
Взрывом разорвало цистерны, бензин выплеснулся и горящим водопадом полился с бортов. Желто- красные снопы огня хлестнули Голубцу под ноги, дым ел глаза, спирал дыхание.
На берегу стояли моряки. Они видели Ивана Голубца среди бушующего огня, но помочь ему не могли — широкое гудящее кольцо огня опоясало катер. Выброшенный из цистерн бензин растекался по воде и плясал вместе с волнами длинными языками, Иван Голубец метался по палубе, скатывал за борт одну глубинную бомбу за другой.
Столкав большие глубинные бомбы, Голубец на мгновение приостановился, сбил пламя с бушлата. На стеллажах еще лежали малые глубинные бомбы. Их взрыв также мог нанести большие повреждения остальным катерам. Вокруг Голубца жаркой стеной поднималось пламя. Не стало видно ни моря, которое он так страстно любил, ни берегов родной земли, за которую с невиданным героизмом сражались советские люди…
Голубец прорвался к стеллажам и, обжигая руки, начал сбрасывать малые глубинные бомбы. Пламя било в лицо, глаза, уши, обжигало грудь, спину, колени. Оно бушевало со всех сторон.
Порыв ветра откинул на мгновение с палубы едкий, коричневый дым, разорвал его в клочья, и матросы, стоявшие на берегу, в последний раз увидели рулевого пограничного катера. Не сгибаясь, он шел по палубе, держа в руках последнюю бомбу. Бушлат и шапка горели на нем ярким факелом…
Много славных подвигов русских воинов видел за свою историю Севастополь. В марте 1942 года в его Стрелецкой бухте матрос Иван Голубец еще раз утвердил величие военной славы своей Родины.
После освобождения Севастополя от фашистских оккупантов моряки и пехотинцы, верные боевые товарищи, разыскали чуть приметный холмик могилы Героя Советского Союза Ивана Голубца и своими руками воздвигли ему памятник на берегу Стрелецкой бухты.
Сабит Алимжанов после победного штурма Сапун-горы в торжественном молчании склонил голову над могилой своего друга.
Снайпер гвардейского полка пошел дальше на запад. И долго еще гремели его меткие, беспощадные выстрелы в боях с фашистами.
КРЕПКИЕ ДУХОМ
Ночью с крутых высот река представлялась шире и многоводнее. Это потому, что левый берег Сулы изрезан лиманами, топкими заводями. С восходом солнца, когда растворился заревой туман, река словно бы спала, сузилась, поблескивая холодно, неприветливо. Пора стояла нетеплая — вторая половина сентября.
Но в округе осенней яркости еще не было: всюду огрубевшие краски задержавшегося лета. Бывало, самой ранью народ уже на ногах: в поле, у реки, возле хат. А теперь пусто: враг прорвался, обошел стороной.
Двое пограничников постояли: войти в село или нет? — и снова зашагали на юг, вниз по реке.
— Стены-то, гляди, стены у хат, — вскинул руку с винтовкой Лыков, — Чего это они, товарищ сержант, как замаскированные?
— На зиму утепляют, — обернулся Зайцев. — Связками из камыша. Да ты что, не видел?
И пошел дальше — небольшой, жилистый обветренный.
До Сенчи оставалось несколько километров. Там должен быть мост через Сулу. Пограничников интересовала не столько переправа — они могли бы переплыть реку и на бревне, — сколько возможность нагнать своих.
Вчера, прикрывая со взводом отход поредевшего пограничного полка, Зайцев с Лыковым взорвали мост под Исковцами и отходили последними. Шли всю ночь. Не остановились и утром — сумели одолеть усталость и теперь, тяжело шагая в изнеможении, опасались присесть.
У края рощи из густых терновых зарослей их окликнул глухой голос, от которого пограничники чуть вздрогнули. Сразу же из кустов появился усатый уже в годах милиционер. В одной руке наган, в другой — туго набитый портфель.
— О це да, хлопцы, добре! — воскликнул он, непонятно к чему, разглядывая встречных с удивлением, особенно Зайцева — его треугольнички в петлицах, медаль «За отвагу» на груди, два подсумка с патронами, сильно тянувшие ремень, противогаз на боку.
— Кто таков, откуда, министр с портфелем? — нестрого потребовал ответа Виктор Зайцев.
— Из Хитцов я, товарищи, Ефим Анисенко, участковый — охотно пояснил милиционер, запихивая наган в карман галифе, и осторожно дотронулся до противогазной сумки Лыкова, изумился: — С коробкой… И таскаете? Я разумел — с харчами.
— Недоразумел, — отстранился Лыков. — У тебя не сало в портфеле?
— Откуда? Документы в нем.
Зайцев спросил:
— Сколько до Сенчи осталось?
— По шляху ежели, только лезть туда не тово… По берегу три с гаком километра будет.
— А по кустам «тово»? — кольнул Зайцев, доставая карманные часы; открыл крышку — было около восьми утра.
— Будь ласка, дай побачу, — протянул руку к часам милиционер, заметив дарственную надпись на крышке: «За смелость при задержании нарушителей государственной границы Союза ССР». Почтительно заглянув в лицо сержанту, спросил тихо:
— А если к ним в лапы… ну, всякое может случиться?
Зайцев отобрал часы и повертел перед носом милиционера крепко сжатым кулаком.
— А вот это видел?
— Сразу уж так… Я по-житейски, — оправдался Анисенко и, стараясь переменить тему разговора, спросил: — От границы самой идете?
— Идут лошади. А люди нынче больше все бегом да по-пластунски, — уклонился от вопроса Зайцев и тоже поинтересовался: — Не знаешь, в Сенчи есть наши?
Анисенко не знал, и Зайцев кивнул Лыкову, боком полез сквозь кустарник. Милиционер за ними.
— Вы уж не бросайте нас, ребята. Документы несем… и партийные, и райотдельские, и деньги…
— Ей-богу, правда, — порывисто заверил Анисенко. — Прокурор тут с кассиром, втроем мы.
Между тем появились спутники Ефима Анисенко, оба в годах, с морщинистыми, усталыми лицами, настороженные. Кассир был приметнее: маленький, тощий, с седой бородкой клинышком и в пенсне, скособочившемся на носу. Прокурор выделялся мужиковатой крепостью, густой непричесанной шевелюрой, на которой чуть держалась серая не по голове кепчонка с покореженным козырьком.
— Правду говорит товарищ милиционер, — подтвердил мягким голосом прокурор. — А деньги банковские, вот в мешке и чемодане.
