Потом он разглядел в последнем ряду своего знакомого Борисова. Повернулся к Ларцеву и заметил:
— Это хорошо, что среди вас, чекистов, есть дипломированные энергетики. Охрана промышленности станет более квалифицированной. И нам, старым партийцам, специалистам, они будут вполне надежной сменой.
— Товарищи, какие есть вопросы к Глебу Максимилиановичу? — нарушил тишину член парткома.
— Расскажите, пожалуйста, о ваших встречах с Лениным.
— Мои встречи с Владимиром Ильичей, мои беседы с ним были особенно значительными событиями в моей жизни, событиями радостными, этапными. Мы познакомились в Петербурге, куда я семнадцатилетним юношей приехал из Самары поступать в Технологический институт. Конкурсные экзамены выдержал успешно. Год, прожитый среди прогрессивно настроенных петербургских студентов, убедил меня в необходимости поиска революционных путей. Уже в девяносто первом году я был деятельным участником студенческого подполья тех времен, ярым читателем нелегальных студенческих библиотек, неистовым почитателем Маркса и робким пропагандистом среди небольшого круга петербургских рабочих. В ноябре девяносто третьего года произошла моя первая встреча с Владимиром Ульяновым. Это случилось на собрании марксистского кружка, где обсуждался его реферат «О рынках». Помню, я вскочил с места и выпалил:
— «Друзья народа» говорят, что капитализм в России развиваться не может, потому что крестьяне бедны и беднеют еще больше…
— Наоборот! Как раз наоборот! — раздалась в ответ четкая реплика Ульянова.
Это был молодой человек с большим крутым лбом, с рыжеватой бородкой на худощавом лице. Овладев собой, он терпеливо пояснил:
— Суть вовсе не в обеднении вообще, а в разложении крестьянства на буржуазию и пролетариат. Обедневший крестьянин превращается в наемного рабочего. Он продает рабочую силу и покупает предметы потребления. С другой стороны, средства производства, от которых он теперь «освобожден», собираются в руках немногих и становятся капиталом, а произведенный продукт — товаром, который предназначен для продажи… Что это, если не создание внутреннего рынка для развития капитализма? И если это не так, то почему массовое разорение крестьян после реформ сопровождалось небывалым в России ростом производства — и сельскохозяйственного, и кустарного, и заводского? Вопли о гибели нашей промышленности из-за недостатка рынков, — продолжал Ульянов, — не что иное, как маневр русских капиталистов, которые толкают правительство на путь колониальной политики…
Убежденность молодого Ульянова и умение просто говорить о сложном всех беспредельно к нему расположили. Никогда еще не приходилось нам встречать человека, настолько превосходящего нас и по теоретической подготовленности и по осведомленности о тогдашней российской действительности…
Оглядываясь назад и вспоминая тогдашнего двадцатитрехлетнего Владимира Ильича, я ясно теперь вижу в нем особые черты удивительной душевной опрятности и того непрестанного горения, которое равносильно постоянной готовности к подвигу и самопожертвованию до конца. Прошло немного месяцев моего знакомства со Стариком — такую кличку получил Владимир Ильич за обнаженный лоб и большую эрудицию, — как я уже начал уличать себя в чувстве какой-то особой полноты жизни именно в его присутствии, в дружеской беседе с этим человеком. Уходил он — и как-то сразу меркли краски, а мысли летели ему вдогонку… И началось… вместе деремся с народниками, вместе подбираем самых развитых, смекалистых рабочих в марксистские кружки. Вместе «открываем им глаза» и идем дальше в массу. Владимир Ильич требовал перехода от занятий с небольшими кружками избранных рабочих к воздействию на более широкие массы пролетариата Петербурга. С этой целью он объединил в Петербурге все марксистские рабочие кружки в один «Союз борьбы за освобождение рабочего класса»…
Но над нами явно сгущались тучи, и восьмого декабря девяносто пятого года глубокой ночью мы очутились в тюрьме, в одиночном заключении. Несмотря на крайне суровый режим тогдашней «предварилки», нам все же удалось вступить в деятельную переписку друг с другом. Получить и прочесть письмо Владимира Ильича — это было равнозначно приему какого-то особо укрепляющего и бодрящего напитка, это означало немедленно подбодриться и подтянуться духовно. Такой же духовной опорой Владимир Ильич был для всего нашего кружка во время пребывания в ссылке в Восточной Сибири. Мы с членом «Союза» Старковым были определены на жительство в село Тесинское Минусинского округа, а он — в село Шушенское, расположенное от нас на расстоянии ста верст. Это не мешало нам находиться в постоянном общении. Ездили друг к другу в гости, охотились, спорили, пели революционные песни… — Глеб Максимилианович сделал паузу, передохнул и продолжал: — Прошло время. Ссылка кончилась. Я получил разрешение работать на Сибирской железной дороге, а Владимир Ильич уехал за границу — организовывать «Искру», партию. На Второй съезд я не попал — невозможно было выбраться из России. На местах мы ловили каждое слово, доходящее трудным путем из Лондона. Там родилась партия! В ее первый Центральный Комитет, состоящий всего из трех человек, заочно выбрали и меня. И вдруг… первейшим результатом партийного съезда оказался раскол в группе редакторов «Искры», причем Ленин должен был очутиться в полнейшем одиночестве. Он слал из Женевы письма, одно тревожнее другого. Писал, что абсолютно никакой надежды на мир больше нет. Мартовцы отравили всю заграницу сплетней, перебивали связи, деньги, литературные материалы и прочее. «Война объявлена, и они… едут уже воевать в Россию. Готовьтесь к легальнейшей, но отчаянной борьбе…»
Ильич писал мне в Россию: «Дорогой друг! Ты не можешь представить себе, какие вещи тут произошли, — это просто черт знает что такое, и я заклинаю тебя сделать все, все возможное и невозможное, чтобы приехать… Суть — та, что Плеханов внезапно повернул… и подвел этим меня… и всех нас отчаянно, позорно. Теперь он пошел, без нас, торговаться с мартовцами, которые, видя, что он испугался раскола, требуют вдвое и вчетверо… Плеханов жалко струсил раскола и борьбы!» «…Я вышел из редакции окончательно. «Искра» может остановиться. Кризис полный и страшный…»
И, добыв надежные документы, я выехал за границу. Хотя — стоп! Дальше говорить на эту тему не буду. Получается как бы мое самовосхваление. Вы слушатели школы и изучайте, пожалуйста, историю партии по книгам Ленина. Жаль, что здесь нет Вячеслава Рудольфовича, он немного прихворнул. Я убежден, он меня поддержал бы. Менжинский никогда и нигде не выпячивает свою фигуру. Он больше всего боится быть нескромным, боится, как он говорит, «пристегнуть свое имя» к выдающимся деятелям Коммунистической партии. Помню, в двадцать седьмом году, в первую годовщину со дня смерти Феликса Эдмундовича, по просьбе редакции «Правды» он написал статью «Воспоминания о Дзержинском». С такой же просьбой товарищи из редакции обратились к Менжинскому в пятую годовщину со дня смерти Феликса Эдмундовича. Менжинский откликнулся на просьбу «Правды» короткой статьей «Два слова о Дзержинском», но предпослал этому свое письмо: «Товарищи из «Правды» упрекнули меня, что я не пишу о Дзержинском. Мне писать воспоминания о Дзержинском — не избежать упоминания о себе, а это значит присоединить свое имя к одному из крупнейших деятелей нашей партии… Пусть по выбору Дзержинского мы работали вместе, работали долго, дружно, близко — факт известный, но это не дает мне права держаться за его… френч и по крайней мере раз в год заявлять на весь мир — вот близкий соратник Дзержинского. Вот он я!»
— Расскажите нам, пожалуйста, еще о борьбе с меньшевиками! — раздались голоса из зала.
— Ну что же, по приезде в Женеву я встретил озлобленных Мартова и Плеханова. Они объединились против Ленина. Спор шел по первому пункту Устава. Я пытался всех как-то примирить. Но куда там! Ленин был незыблем: «России нужна партия революционеров, а не соглашателей!» Каюсь, что тогда, примиряя стороны, я проявил политическую близорукость. Дальнейшие события показали, что зорким в историческом смысле оказался только один Владимир Ильич. Ведь он воевал с опаснейшим врагом революции — оппортунизмом. Не объединение с меньшевиками было нужно, а полный и окончательный разрыв, полное и окончательное размежевание. И если гениальность заключается в предвидении событий, то именно в этом раннем распознавании революционного грехопадения меньшевиков с особой наглядностью сказалась гениальная историческая прозорливость Ленина!
Кржижановский взволнованно походил по сцене, перевел дыхание и продолжал:
— А сейчас, товарищи, мне хочется перейти к временам более близким — к нашим послереволюционным годам. Это было трудное время… Вы помните: полфунта хлеба на два дня, рабочим
