- Знаю я, кто такой Семен Никитич. - Иван задумчиво почесал подбородок. Вот как оказывается! Этот погибший Егорушка вполне мог претендовать на важный пост в приказе! И молодость тут не помеха, не молодость главное и не знания - но знатность рода!
- Ну вот, поехали, - продолжал Онисим. - То есть это Егорушка поехал, а язм, грешный, за стремя держась, рядом с конем побег.
- По пути никого не встретили?
- Не… В Кремле только, у самых приказов… да там много народу толпилося.
- Так… а потом?
- А потом боярин мой к Семену Никитичу зашел, язм покуда во дворе у коновязи ждал. Потом вышел - радостный. Скоро, говорит, в Разбойном приказе служить буду. Не простым, конечно…
- Уж ясно, что не простым… - Иван на миг ощутил нечто вроде зависти к погибшему парню. Да уж, как говорится, не имей сто рублей, не имей сто друзей, а имей семейство родовитое, старинное, знатное! Уж тогда - все дороги открыты. А тут служишь-служишь, ночей не спишь, со всякой пакостью возишься - и на тебе, до сих пор - дворянин московский. Хоть бы до стряпчих повысили, так ведь нет, куда там… Ладно. - А что, кто-то знал про новую господина твоего должность?
- Не-а… Хотя… В корчму по пути заглядывали - господин пиво пил.
- В корчму или в кабак?
- К Ивашке Елкину.
- Поня-а-атно.
Выходит, в кабаке Егорий и протрепался. За это и убили? Хм… Вряд ли. Кому надо-то? И главное, так вот зверски - все внутренности повырывали… Лекаря еще раз допросить… Да-да, обязательно.
Больше ничего существенного по делу Онисим не показал, как и те из дворовых, коих удалось опросить, - остальные попросту уже опьянели, да и вряд ли они знали что-то такое-этакое, что помогло бы пролить свет на это мерзкое дело. За стеной уже раздалась песня - как и всегда бывает, поминки постепенно перешли в обычную пьянку. Ну, правильно - они ж для живых…
Опрокинув еще одну чарку на помин души убиенного, Иван самолично отвязал коня и поехал прочь. Следовало поторапливаться - смеркалось, а ездить в одиночку по ночной Москве означало без нужды рисковать головой, о чем неоднократно предупреждал Ртищев.
Когда Иван приехал домой, там еще не было ни Митьки, ни Прохора. Не вернулись еще парни, работали. Поднявшись в натопленную горницу, юноша уселся на лавку, расстегнул кафтан и, скинув сапоги, блаженно вытянул ноги. Неслышно скользнув в дверь, приникла к плечу Василиска - Иван обнял невесту, провел рукою по волосам:
- Саян на тебе какой… переливчатый…
- С твоих подарков аксамиту купила… Красивый?
- В цвет глаз. Синий. А бусы, что я подарил, чего ж не носишь?
Василиска притворно отпрянула - статная, красивая, синеокая, с толстой темно-русой косою. Сверкнула очами:
- Как это - не ношу? Ты просто не видел, Иванко! - улыбнулась загадочно. - Хочешь взглянуть?
- Хочу…
- Прикрой-ка дверь поплотнее.
Встав с лавки, Иван подошел к двери, прикрыл, задвинул малый засовец, обернулся…
Девушка уже расстегивала саян… Вот нарочито стыдливо повернулась к стене, обернулась:
- Ну, что ж ты у дверей стал, любый? Садись.
Иван вновь уселся на лавку, не в силах отвести от невесты восхищенного взгляда. А та и рада стараться - сбросила на пол саян, медленно стянула через голову рубаху, обнажив стройное тело с точеной талией… Сбросив кафтан, Иван вскочил с лавки, обнял девушку за талию, провел рукой по спине, повернул, погладив грудь, поцеловал в губы, чувствуя, как ласковые девичьи руки стаскивают с него рубаху…
А потом оба уселись прямо на полу у печки, на разостланную волчью шкуру. Сидели, крепко прижавшись друг к другу, молчали и улыбались.
- Так ты бусы-то рассмотрел? - вдруг поинтересовалась Василиска.
Юноша вздрогнул:
- Бусы? Какие бусы? Ах да… Ой! - Чуть отодвинувшись, он еще раз осмотрел девушку. - Чудесно! Как есть чудесно! Только вот что-то мелких бусин никак не разгляжу… Ну-ка, иди-ка сюда, поближе…
- Да зачем же?
- Иди…
Митька с Прохором явились уже ближе к ночи, не успели и в церковь зайти, так, наскоро помолились дома да сели вечерять - хлебать вчерашние щи. Заодно доели и кашу да выкушали изрядный кувшинец вина, не так давно приобретенный в складчину у одного из торговцев-фрязинов. За трапезой и рассказали каждый про свое, сначала Митька, а потом Прохор.
Митькин мертвяк - сын Ивана Крымчатого Тихон - появился близ своего жилища, в Белом городе, точнее, в той его части, западной, что примыкала к Чертолью… Это уже наводило на вполне определенные мысли. Как пояснили слуги, Тихон - молодой человек лет двадцати - служил с боевыми холопами по воинской части и как раз недавно вернулся из-под Путивля, где дислоцировались войска самозванца, именующего себя «царевичем Димитрием». Опять же, по словам слуг, молодой боярин вовсе не горел желанием возвращаться обратно на поле боя, а напряг все батюшкины связи, чтоб только остаться в Москве, пристроившись на какую-нибудь не особенно пыльную должность, скажем, возглавить какой- нибудь приказ.
Убили Тихона под вечер, можно сказать, перед воротами родного дома - море крови, а больше никаких следов. Правда, шубу все ж таки сняли, вместе с узорчатым дорогим поясом.
- Может, просто обычные тати орудуют? - предположил Прохор. - Сам же говоришь, Митька, что шубу и пояс взяли. Иная шуба как несколько деревень стоит!
Митрий кивнул:
- У Тихона как раз такая и была.
- Ну, вот видишь!
- Да, но зачем тогда тело терзать? Стукнули кистенем по темечку, схватили шубу - и ищи-свищи. Ан нет…
- А терзают, чтоб боялись все! Мол, есть такая шайка, что… - Прохор стукнул кулаком по столу. - Не забалуешь!
- Может, оно и так, - тихо протянул Иван. - Может… А ты сам-то что скажешь, Проша?
- А чего говорить, - Прохор махнул рукой. - У меня как раз дело ясное. Меньше надо было б этому черту за жонками чужими ухлестывать - глядишь, и прожил бы дольше. А так… Что и говорить… Ходок был - от того и помер. Пристукнули его, не говоря плохого слова, по пути от очередной зазнобушки… я так полагаю, что внезапно возвратившийся муж. Ничего не докажешь, конечно…
Более подробно, так сказать, в деталях, полученную информацию решили обсудить утром, уже на работе.
Правда, обсудить им не дали - в приказ, в окружении оставшихся за дверьми прихлебателей и слуг, изволил самолично явиться думный боярин Семен Никитич Годунов. Выстроил всех троих вдоль стеночки, бросил косой взгляд на Ртищева и ехидненько так поинтересовался:
- Ну что, соколы мои? Нашли?
Парни потупили взгляды.
- Вот что, Ртищев, - Годунов повернулся уже к их начальству. - Сегодня же к обеду чтоб твои орелики предоставили мне списки подозреваемых и свидетелей. По всем трем! Покажу вам, как работать надо, коли сами не можете. Ясно?
Не дожидаясь ответа, боярин повернулся на каблуках и ушел, громко хлопнув дверью.
- Слышали? - Ртищев холодно посмотрел на ребят. - Извольте исполнять, господа, Семен Никитич ждать не любит… а за ним сам государь стоит! Недаром ведь прозван - «правое ухо царево»!
