— Виктор Валентинович, а делать-то что будем? — спросил Андрей.
— Нужно подготовить шифровку в территориальные органы. Срочно! Давай, садись! — Он указал Орлову на крупный столик, стоящий чуть поодаль. — Набросай текст телеграммы. Смысл такой: произошел антиконституционный переворот. Органы КГБ должны не ввязываться в эту авантюру, а поддержать законную власть. Понял? Сначала напиши, а потом я подкорректирую! Я тебя оставлю здесь. Скоро должен приехать Ельцин! Я пойду, а ты не теряй времени!
Иваненко ушел, оставив Орлова одного. «Ничего не ясно! Что писать? Какие давать установки, когда сами ничего не знаем?» — лихорадочно проносилось у него в голове. Он встал, подошел к окну. Внизу с высоты четвертого этажа была видна площадка перед Белым домом, большая, опускающаяся вниз лестница, часть набережной Москвы-реки, близлежащие жилые дома. По набережной все так же, без суеты, в обе стороны двигались автомобили, редкие пешеходы, как всегда, целеустремленно шли по тротуарам. Однако теперь кое-где стали заметны кучки людей. К ним подходили все новые и новые, о чем-то оживленно говорили, время от времени бросая взгляды на Белый дом. У подъезда противоположенного крыла здания скопилась небольшая толпа, окружающая человека, который что-то говорил, энергично жестикулируя.
Орлов вернулся к столу, из стопки чистой бумаги взял три-четыре листа, положил их перед собой. «Что же делать? Надо найти какие-то слова, понятные и убедительные для всех. Но слишком много неясного», — в растерянности думал Андрей. Вдруг его внимание привлек какой-то шум за окном. Сначала вроде раздался скрип тормозов, потом возбужденные возгласы и, похоже, даже рукоплескания.
Он снова подошел к окну и, к своему удивлению, увидел в несколько раз увеличившуюся буквально за пару минут толпу, которая окружала три правительственных «ЗИЛа», по-видимому только что подруливших к Белому дому. Люди махали руками и что-то кричали. Сначала Андрей не понял их возгласов, но потом, прислушавшись, уловил — они скандировали: «Ель-цин! Ель-цин! Ель-цин!» Было видно, как плотно стоящая толпа расступилась и через образовавшийся проход в окружении охраны и в сопровождении каких-то людей в сторону подъезда шел Ельцин. Его вполне можно было узнать по белокурым волосам, высокому росту и уверенной походке. «Слава богу! — подумал Андрей, — Ельцин здесь. Теперь, наверное, появиться ясность, что делать дальше!»
Орлов видел Ельцина не в первый раз, но, пожалуй, только сейчас появление Бориса Николаевича так сильно повлияло на его настроение — к чувству тревожного ожидания добавилось лихорадочное желание сделать что-то такое, что поможет резко изменить ситуацию, внести ясность в дальнейшее развитие событий.
Андрей не был человеком, преклоняющимся перед личностью Ельцина. Но, как и большинство советских людей, он увидел в нем человека, способного переменить жизнь к лучшему, сделать ее более честной, справедливой, достойной. Тогда, в самый разгар перестройки, это было вполне естественным.
Впервые эту свою позицию Орлов публично обозначил, еще работая в «Прогнозе». Как-то раз, кажется это было в восемьдесят шестом, готовясь к политзанятиям, он взял в качестве основы для своего сообщения текст речи Ельцина на съезде, когда тот был еще первым секретарем Московского городского комитета партии. Ельцин тогда очень резко критиковал ЦК, говорил о том, что в партии появились «зоны вне критики», что надо отменить «особые блага для руководителей». Все это воспринималось как проявление необычайной решительности и смелости Бориса Николаевича, который, как тогда казалось, не побоялся выступить против партийной номенклатуры, за демократическое обновление КПСС.
Андрей Орлов, тогда еще старший лейтенант, но уже начальник лаборатории, тщательно проработав выступление Ельцина и почувствовав в нем близкие для себя мысли, с воодушевлением выступил на политзанятиях, к которым каждый сотрудник отдела по очереди готовил какую-нибудь животрепещущую тему. Товарищи восприняли выступление Орлова, особенно когда он делал акценты на «острых» местах, с нескрываемым интересом. Но на следующий день секретарь парторганизации, в общем-то уравновешенный и спокойный человек, с несвойственным ему раздражением сделал выволочку Андрею, будто именно он, а не Ельцин критиковал партийное руководство.
— Знаешь, Орлов, ты меня под монастырь подведешь. Мне за тебя… В общем, из парткома звонили… Больше не пропагандируй этого… — сказал секретарь, уединившись с Орловым в кабинете заместителя начальника отдела. — Ты меня понял?
— Так Ельцин — секретарь МГК![66] Я-то тут причем?
— Орлов, ты меня понял?
Да. Андрей его понял. Он понял также и то, что в партийной организации Комитета Ельцина еще долго будут считать диссидентом. Несмотря на это, его популярность среди рядовых коммунистов, как, впрочем, среди всего населения страны, росла не по дням, а по часам.
Размышления Орлова прервал неожиданно вошедший в кабинет Иваненко. Было совершенно очевидно, что он взволнован. По-видимому, разговор с Президентом был очень непростой, возможно, тот даже сказал Председателю КГБ России нечто такое, что привело его в тягостное настроение. В руке Иваненко держал какие-то листки с отпечатанным на них машинописным текстом.
— Вот, держи! — Виктор Валентинович протянул Андрею один из листков. — Обращение!
Орлов стал читать.
ДОКУМЕНТ: «Обращение к гражданам России.
В ночь с 18-ого на 19 августа 1991 года отстранен от власти законно избранный Президент страны. Какими бы причинами не оправдывалось это отстранение, мы имеем дело с правым антиконституционным переворотом…»
Члены ГКЧП объявлялись «потерявшими всякий стыд и совесть путчистами», а военнослужащие призывались «проявить высокую гражданственность и не принимать участия в реакционном перевороте». Под текстом стояли подписи Ельцина, Силаева и Хасбулатова.
Дочитав до конца, Орлов поднял глаза на Иваненко. Тот в это время стоял у окна и рассматривал теперь уже выросшую в несколько раз толпу перед Белым домом. Было видно, что тексты обращения уже были и там — люди держали в руках листки бумаги, размахивали ими, что-то крича и скандируя.
— Ты понял? В шифровку надо включить это «Обращение» Полностью. И добавить, что органы должны действовать в соответствии с законом. Сделать это надо быстро. А то там у нас могут начудить на территории!
Андрей сел за стол. На чистый лист бумаги легли ровные ряды строчек:
«Председателям Комитетов госбезопасности республик РСФСР. Начальникам управлений КГБ СССР по краям и областям РСФСР. В связи с событиями, произошедшими в ночь с 18 на 19 августа 1991 года Президент РСФСР, Председатель Совета Министров РСФСР и и.о. Председателя Верховного Совета РСФСР обратились к гражданам РСФСР со следующим обращением…».
Орлов не стал переписывать текст обращения, а просто начертил прямоугольник и написал в нем слово «текст». При этом он посмотрел на Иваненко. Тот одобрительно кивнул.
Теперь надо было написать самое важное. Уже от себя. И именно то, что хотелось бы донести до органов госбезопасности по всей громадной стране. Андрей попытался сосредоточиться, но ничего путного в голову ему не приходило. Всякие там призывы встать на сторону Президента России и не выполнять указания ГКЧП казались смертельно страшной крамолой. Писать так — значит полностью противопоставить себя союзному Комитету, что в условиях объявленного чрезвычайного положения можно было оценивать как призыв к государственной измене. «Нет, нужно что-то другое. Понятное для всех, но не конфронтационное, — думал Орлов. — Но что? Что? Как найти те единственные слова, которые нужны именно в этот критический момент?»
Он подумал еще немного и написал: «В этот критический для нашего общества момент все сотрудники органов госбезопасности России должны проявить выдержку, твердость, благоразумие, способность трезво оценивать политическую ситуацию в стране, не допустить хаоса и массовых
