Два года я воевал бок о бок с тобой. Но я не знал в Сьерра-Маэстре, как далеко вы собираетесь зайти.
— А до какого переулка собирался идти ты?
— Я боролся за свободу Кубы, — с достоинством ответил Карлос.
— Ты один? — Команданте распрямился. Теперь он смотрел на него сверху вниз. — Какое самопожертвование! А за что же боролись все остальные? А наш лозунг: «Свобода или смерть!»?
— Значит, одно и то же слово мы понимаем по-разному, — устало проговорил Карлос. — Я тоже не из богатых, ты знаешь. Моя семья тоже натерпелась при Батисте.
— Да, — кивнул команданте. — И поэтому ты пришел к нам в горы. Но, — он выбросил вперед руку с нацеленным указательным пальцем, — во имя чего пришел? Чтобы драться за какую свободу ты пришел?
— Свободу простых кубинцев — таких, как я.
— И ты обманулся? — снова повторил движение команданте. — Революция не дала тебе этой свободы?
Наварра посмотрел исподлобья.
— Я буду честен: нет! Потому что она дала чересчур много свободы гуахиро и бродягам.
— Ах, вот ты какой хотел свободы! — воскликнул команданте и сгреб в кулак бороду, потрепал ее. — Наконец-то мы добрались до самой сути. «Бродягам» — все, а тебе, герою, ветерану, бородачу — ничего! Какая несправедливость!
Он презрительно рассмеялся.
— Зачем ты приехал? — устало спросил арестованный. — Насладиться своей властью над побежденным?
Команданте прикрыл глаза, крепкими пальцами потер лоб.
— Не такое уж это удовольствие… — Он поднял глаза и посмотрел на Наварру в упор. — Я приехал узнать, что может заставить кубинца предать родину. Узнать идеи, которые вами движут, идеи, за которые стоит умирать…
— Ты теперь знаешь.
— Но ты не сказал ничего нового. Обычная история. Обыкновенный предатель.
— Нет! Боль за судьбу родины и заставила меня порвать с вами. Что такое Куба? Сардинка у пасти кита. Стоит киту только открыть пасть… Выступив против Штатов, вы толкнули страну к гибели. Разве вы не понимаете этого?
Команданте прошел по ковру, кивнул.
— А ты, поняв, дезертировал. Но от дезертира до предателя — один шаг. Ты сделал его. И ты еще смеешь говорить о свободе Кубы!
Дискуссия затягивалась. Обрагон прервал:
— Команданте, мне нужно еще кое-что спросить у Карлоса.
— Продолжайте, — кивнул он, отошел к дальнему креслу, тяжело сел в него и отвернулся.
— Подожди, Обрагон, — остановил Наварра. — Ты и так все знаешь. А я… Я не знаю, что вы приготовили мне.
— Мы с тобой юристы, Карлос. Толкователи законов, — вновь повернулся к нему команданте.
— Значит?..
— И когда-то мы зубрили древних поэтов. Данте разделил свой ад на девять кругов. На седьмом круге он поместил преступников, на восьмом — воров, а на девятом — предателей.
— Значит: к стенке? — Наварра не выдержал и судорожно облизнул губы.
Команданте пожал плечами.
— Тебя будет судить Революционный трибунал.
— Понятно… — Карлос снова облизал губы. Поднял голову. Глаза его сухо горели. — Но и вам — недолго! Запомни: недолго!..
Наступила пауза. Стал отчетливо слышен шум океана и хруст гравия под ботинками часовых. Обрагон нажал кнопку звонка. Вошел боец.
— Уведите.
Когда они остались вдвоем с команданте, капитан сердито сказал:
— Ты поторопился. Мне нужны были от него важные сведения. Теперь он будет молчать.
— Извини, Феликс, — виновато посмотрел на него команданте. — Я только хотел заглянуть в его душу… Мне жаль Карлоса.
— Он бы тебя не пожалел.
— Ты черств, как кукурузная кочерыжка.
«Да, я черств, — с чувством обиды подумал Обрагон. — Я высохшая кочерыжка…» Он посмотрел на свои руки, на узловатые, морщинистые пальцы. «Я всю жизнь или копаюсь этими руками в человеческой грязи, или стреляю… Я жесток. Но я знаю, как революция и народы расплачиваются за жалость. Мы цацкались с теми, кто стрелял нам в спины, мы были благородны и великодушны с фашистами и фалангой. А потом не могли сосчитать наших павших… И обрекли родину на десятилетия слез и пыток… Нет, прав не ты, горячий и молодой человек, а я…»
Но Феликс понимал и команданте: легко быть правым, когда рассуждаешь отвлеченно. А когда перед тобой сидит человек, который был с тобой в горах, вместе с тобой мерз, голодал, воевал в конце концов… И все же есть дорого оплаченный опыт борьбы.
Феликс положил руку на плечо команданте и веско сказал:
— Мы не имеем права на жалость.
— О чем он не успел тебе рассказать?
Обрагон подошел к столу, взял папку досье.
— Вот, прочти радиоперехват.
— «На остров будет заброшен «Маэстро», — прочитал команданте. — Кто такой?
Капитан протянул фотографию.
— А, Конрад де ла Ронка! — узнал команданте. — Магистр искусств и тоже мой однокурсник. Зачем он хочет пожаловать на остров?
— Думаю: готовится опасная операция. — Обрагон пытливо посмотрел в лицо собеседника. — Наверное, покушение.
Команданте встал, поправил кобуру с тяжелым пистолетом, застегнул на «молнию» куртку. Протянул руку.
— Мне пора. Еду к крестьянам в Лас-Вильяс. Собрание в новом кооперативе. Салуд!
— Салуд, команданте!
Обрагон проводил его до двери. Потом вернулся к столу. «Продолжим…»
Вошел боец:
— Представители районных комитетов, капитан.
Он кивнул. Вызванные вошли, тесня друг друга. Он знал каждого из них — этих отважных людей, милисианос, руководителей комитетов защиты революции в районах столицы. Сколько на их счету опасных операций по обезвреживанию «гусанос» — гнезд контрреволюции: у этого толстяка — механика Лоренцо, у этого лысого старичка официанта, у остальных. Даже бесшабашный гаванский Гаврош — Хуанито и тот показал себя настоящим бойцом.
— Где ты так давно пропадал и где твои кудри? — спросил он мальчика.
— Я же, дядя Феликс, валялся в больнице — и там меня чик-чик! — Хуанито провел двумя пальцами, будто ножницами, по макушке. — Хорошо хоть вырвался оттуда!
Тут только капитан увидел, что мальчик очень похудел. Он перевел взгляд на остальных:
— Компаньерос, вам предстоит принять участие в операции особой важности. На остров с часу на час будет заброшен опасный преступник. Он обязательно попытается проникнуть в Гавану.
Обрагон показал фотографию:
— Посмотрите внимательно. Никому не знаком?
Старик официант узнал сразу:
— Как же, господин магистр! Имел столик в нашем ресторане.
Лоренцо прищурил глаз.
