Он не слушал, продолжал:
— Ты перед ней не дрейфь. Ее песенка спета. Пусть уматывает, а мы тут такую школу отгрохаем!
Он огляделся.
— Прилично жила бабеха! Барахла — как на ярмарке. Если хочешь, возьми, что нравится, — я зажмурю глаза.
Он скомкал огромными черными руками кружевное белье, брошенное на стол, потом расправил, начал удивленно разглядывать.
— Скажи ты! Совсем-совсем прозрачное!
— Как не стыдно?
— А что я? Это ей такое не стыдно было носить-то? — Он приложил к себе и, вихляя бедрами, прошелся по комнате. Захохотал.
«Не надо связываться, — остановила себя девушка. — Какой смысл?..»
Мерильда, учитель и пожилой военный возвратились в гардеробную.
— Ну как, вас устраивает? — Мерильда говорила любезно. Подруга почувствовала, что голос ее напряжен, натянут, как струна. — Может быть, вас шокируют росписи в гостиной или зеркала в туалетах?
— С эстетической точки зрения, госпожа де ла Перес… — начал учитель.
Но солдат-негр перебил:
— Плевать! Картинки замажем, зеркала перетащим в класс танцев.
— Тогда все в порядке. Я несказанно благодарна, что вам в этом доме понравилось.
— Ключи, сеньора, — напомнил пожилой военный.
— Ах, да, как это культурно!
Она принесла ключи. Перебрала их в пальцах. Потрясла. Они глухо звякнули. Небрежно швырнула на стол, Солдат-негр сгреб их, сунул в карман, хлопнул по нему ладонью. Они опять звякнули.
— Порядок.
Старичок приподнял мятую шляпу.
— Счастливого вам пути, госпожа де ла Перес!
— Спасибо, господин учитель. Я этого никогда не забуду. Ни вам, ни вашим… товарищам.
Мужчины вышли. Хлопнула дверь.
— Вот так…
Мерильда без сил опустилась в кресло, закрыла лицо руками.
— Ни дома, ни машины, ни даже ключей…
Она подняла лицо. В глазах были слезы. Усмехнулась.
— А завтра в моем доме они откроют школу политпросвещения для певичек из «Тропиканы». И в спальне, где пылал страстями Хорхе — помнишь моего шофера, черного, с такими лапами? — в этой спальне будет класс коммунистической морали… Ха-ха-ха!.. Недурно?
— Страшно.
— Не бойся. — Глаза ее уже просохли. Она встала, выдвинула ящики секретера, начала перебирать бумаги. — Письма от Луиса — еще до свадьбы. Неоплаченные счета…
Скомкала их в охапку:
— Думаю, им это не подойдет в качестве учебных пособий.
Бросила бумаги в камин.
Бумаги вспыхнули. Отсветы огня заметались по стенам и потолку, по ее лицу. Она не отрываясь смотрела на огонь, на превращающуюся в пепел бумагу. Потом подняла голову. Глаза ее были красны и жестоки.
— Пусть горит! Пусть сгорит дотла!
— Как ты можешь вот так все сжечь? — Бланка отвернулась.
— Все сожгу! Все! Как бы я хотела, чтобы сгорел весь этот дом, этот город, вся эта проклятая страна! — В голосе ее было исступление.
— Замолчи! — Повернулась к ней, схватила ее за плечи и оттянула от камина Бланка. — Замолчи! Что бы ни было, мы же с тобой кубинки!
Мерильда сбросила ее руки:
— Кубинки!.. — Она зачерпнула из камина горсть пепла. — Нет, сейчас я сеньора Никто. Я сгорела. Я пепел.
Она дунула на ладонь, и черные хлопья разлетелись по комнате.
— Но завтра, даст бог, я поднимусь из пепла — и стану мисс Американка. Птица, возрожденная из пепла! Тебе должен понравиться этот оригинальный поэтический образ.
— Прошу тебя, не паясничай, — остановила ее Бланка.
Она подошла к окну. Глубоко вдохнула ночной воздух. Покачала головой.
— Нет… Я не могу так легко относиться к жизни. Я не могу сегодня все сжечь, чтобы завтра стать другой.
Она резко обернулась:
— Я должна верить! Мне нужна вера! Я должна найти свое место.
— Не морочь мне голову! — резко оборвала ее Мерильда. — Какое тебе дело до всей этой свистопляски? Выбирайся-ка ты лучше в Штаты.
— Не имею права.
— Понимаю: нет приказа твоего центра.
Бланка грустно усмехнулась:
— Да, нет приказа моего центра…
— Смотри, как бы он не пришел слишком поздно. Уж будь уверена: когда запахнет жареным, они удерут первыми.
Она подошла к подруге, мягко обняла ее. На Бланку пахнуло духами и теплом, и впервые за весь вечер она почувствовала Мерильду такой, какой знала всю жизнь. «Боже мой, закрыть бы глаза и представить, что ничего не случилось…»
— Ты так ничего не рассказала о себе, — мягко проговорила Мерильда. — Где ты сейчас живешь? Как? С кем?
«Как меняется ее голос…» — снова подумала Бланка. Прижалась к ней. Начала рассказывать: она снимает комнатку у самого залива, на авениде Уна. Когда конфисковали их дом, по ошибке конфисковали и все ее вещи. Она как раз была тогда в Сьерре. Вернулась — и тоже: ни дома, ничего…
— Бедняжка! Хочешь, возьми что-нибудь из моего барахла. Все бери, пригодится. Мне уже…
Мерильда вздохнула.
— Нет, ничего не нужно. Все необходимое у меня уже есть.
— У солдата все имущество в ранце?
— Вот именно…
Мерильда, не отпуская рук, равнодушно и даже как-то неприязненно оглядела комнату:
— Ну что ж, пусть остается управлению по конфискации…
Бланка уткнулась лицом в ее плечо.
— Мне очень жаль, что ты уезжаешь. У нас была с тобой странная дружба… Ты всегда была такая красивая, такая элегантная! Я во всем хотела походить на тебя и… и даже завидовала до слез!
Мерильда вздрогнула.
— Ты говоришь как на моей панихиде.
— Нет, просто рвется последняя ниточка, с прошлым. А я — как форточка в пустой квартире… — Бланка почувствовала, что она сейчас заплачет. Она замолчала. Осилила комок в горле. — Ладно. Когда твой самолет?
— На рассвете.
— Тебе помочь?
— Нет, кажется, все. Больше не разрешат. Придется положиться на Конрада.
Она отошла от окна, плеснула в рюмку баккарди, залпом выпила.
