Бланка взяла из груды платьев одно, голубое с кружевами, приложила к талии. Вспомнила: на ней тогда было такое же — голубое с кружевами. Ей тогда исполнилось шестнадцать. Ее первый бал. И он танцевал с ней… Помнит ли он тот бал? Помнит ли он все, что было у них потом?.. Они уже хотели обручиться. И вдруг все оборвалось. Где он? Что он?.. Неужели он все забыл? Не может быть! Но тогда почему же за все эти годы ни слова, ни строки? Боже, она так давно ничего не знает о нем!..
— Что ты знаешь о Конраде? — спросила она.
— За него не беспокойся. Он стал в Штатах крупным боссом. Хоть магистр искусств, а не дурак. Не то что покойный муж его сестры.
— Босс…
В применении к Конраду это слово ей не понравилось. Конрад — босс… Наверное, это очень глупо и старомодно, но она все так же любит его, самозабвенно и пылко. Она держится за эту любовь, как тонущий в море за борт шлюпки. Но, может быть, в этом ревущем, взбунтовавшемся море только любовь и верность имеют смысл. Уляжется буря, утихнут страсти — вдруг они увидят какие-то солнечные и прекрасные берега. Они приглядятся — и окажется, что это все та же Куба, очищенная новыми ветрами, промытая новыми дождями. Что-то подобное говорил ей Конрад. Сейчас она представила его лицо и почувствовала, что ей стало легче. И наконец, сказала то, ради чего пришла сюда:
— Передай Конраду — я все так же люблю его. Передай! И верю в него…
— Для этого ты и пришла?
— Нет.
— Не ври. Смешно! Среди этой крови и грязи ты еще можешь любить и верить… Хорошо, я передам.
Бланка достала ключ, протянула.
— И вот… От моей комнаты. Авенида Уна, тридцать семь. Если он вернется… Когда бы он ни вернулся…
Мерильда взяла ключ, спрятала.
— Хорошо. Ты останешься ночевать?
Бланка заторопилась, одернула блузу.
— Не могу, в полночь заступать на дежурство. Боюсь, не смогу и проводить — меня сменят на посту только на рассвете, и я сейчас же уеду.
— Какое дежурство, какие посты? Что ты вообще сейчас делаешь?
Мерильда отступила на несколько шагов и впервые внимательно оглядела подругу. На Бланке была голубая блуза, зеленые брюки с накладными карманами, высокие ботинки на толстой подошве — форма милисианы.
— Что это за маскарад?
— Я работаю на радиостанции «Патриа».
— Поешь?
— Пишу репортажи.
— Кому это нужно?
— Прежде всего — мне.
— За это платят деньги?
— Немного… Дело не в деньгах.
— А-а, понимаю…
— Я работаю целые дни, а иногда и ночи. Сейчас пойду на пост, а утром уезжаю в Лас-Вильяс. Я устаю, как мул, никогда в жизни так не уставала. Но мне это нужно!
Мерильда покачала головой.
— Ох, Бланка, не кончится это добром! Ты суешь глупую романтическую башку в самую пасть.
— Что же мне еще остается? Я же должна…
— Как я рада, что уезжаю из этого ада! — перебила Мерильда.
— Счастливого тебе пути!
Они обнялись, поцеловались.
— Жду тебя в Штатах, — сказала Мерильда. — Братцу все передам. Береги себя.
Бланка отошла к дверям, в последний раз обвела взглядом комнату.
— Адиос, Мери…
Вышла.
— Ох, как стучат твои ботинки! — бросила ей вдогонку Мерильда и снова склонилась над чемоданами.
Гулко хлопнула дверь. Бланка с минуту постояла в палисаднике. Воздух был густой и душистый. Горьковатый. Она поймала на циферблат часов луч света из окна. На посту ей надо быть через полчаса. Нога уже ныла меньше, и штанина высохла. Пора!..
Девушка пошла вниз по улице, к черному до горизонта, неугомонно грохочущему океану. «Да, как гулко стучат мои ботинки!..»
2
Капитан Обрагон встал из-за стола. Вытянул руки так, что хрустнуло в локтях. Прошел от стены к стене.
Ночь. Тишина. Только где-то за домом, внизу, глухо ворочается океан. По гравию перед домом скрипят шаги часовых. Обрагон подошел к койке. Увидел свое отражение в зеркале, вправленном в стену. Зеркало было обрамлено серебряными листьями. В этой вычурной раме его лицо было таким же неуместным, как койка — раскладная, солдатская, приткнувшаяся в углу этой роскошной комнаты с старомодной мебелью стиля ампир и абстрактными статуэтками на мраморных подставках. В зеркале на него глядело лицо старого человека с резкими и сухими чертами, с седеющей бородой и красным от давнего, не рассасывающегося кровоизлияния правым глазом. Угрюмое лицо солдата.
Он отстегнул пояс с «вильсоном», повесил у койки на спинку кресла. Тяжело сел в кресло, начал расшнуровывать ботинок.
В дверь постучали.
— Да?
В комнату вошла девушка-сержант из шифровального отдела. Остановилась в дверях.
— Что там еще? — проворчал Обрагон, встал и потянулся за поясом. Он очень устал. Но он знал: без срочного дела его бы не побеспокоили.
Девушка протянула бланк шифровки.
— Перехвачено и расшифровано радиосообщение из штаб-квартиры в Майами для подпольной организации «Белая роза» в Гаване.
Капитан взял бланк. Прочитал.
— Оставьте. Можете идти.
Подошел к столу, нажал кнопку звонка. Приказал появившемуся в дверях бойцу:
— Немедленно вызовите ко мне дежурных по оперативному, фототехническому и агентурному отделам.
Когда офицеры собрались, Обрагон пустил по рукам шифррвку. Подождал, пока они прочтут и продумают. По их лицам не увидел, что сообщение сколько-нибудь взволновало. Нахмурился.
— Это серьезно. Особенно учитывая предстоящий митинг. Сообщите нашим постам. Проверять все машины, въезжающие в Гавану.
Он открыл сейф, достал папку. Перебрал несколько фотографий. Одну отложил в сторону.
— Размножить эту фотографию и раздать оперативным работникам. Немедленно соберите, ко мне товарищей из районных комитетов защиты революции. А сейчас пусть приведут арестованного Карлоса Наварра. Вы свободны.
Офицеры вышли. Обрагон сел за стол, погрузился в бумаги досье. Об отдыхе он уже не думал, и
