В конце 1999 года Антуану исполняется тринадцать, он уже в следующем классе. Успеваемость никуда не годится. К тому же он мрачен, молчалив, и отношения в школе так и не наладились. «Мы работаем с ним не покладая рук, нет ни минутки свободной. Но учителя в ужасе от его диктантов, друзей у него совсем мало, и он иногда словно витает в облаках», жалуется мать. Во время нашей встречи с Антуаном один на один мальчик, напротив, спокоен, настроен оптимистично — даже несколько утопично. «Он хочет потом учиться на архитектора, жить ему легко, лишь бы еще в школу не ходить». Я проверяю, нет ли у него проблем с вниманием: «Нет, если я отвлекаюсь, то лишь когда мне неинтересно». Это нормальная реакция для мальчика, который становится подростком. Меня больше беспокоит мать: у нее усиливается стресс. Я прошу ее позвонить мне, если она заметит какие-нибудь изменения в сыне, который сейчас не внушает мне опасений. Он учится в школе, которая ему подходит, продолжает занятия с логопедом и у него в целом неплохой настрой. Будем следить, но слишком беспокоиться не стоит.
Я узнал, что Антуан остается на второй год, но в целом дела у него неплохо, оценки стали значительно лучше. Я обнаружил, что он очень изменился, вырос на двадцать сантиметров, превратился в настоящего подростка. В социальном плане он просто расцвел. К тому же он постиг азы «науки страсти нежной…»: «У меня столько подружек…» У них теперь с парнями компания, это так здорово! Мама как всегда отдувается за него, если она не стоит за спиной, треть уроков оказывается не сделана. Тут все никак не сдвинется с мертвой точки, у парня никакой самостоятельности. Занятия с логопедом стали давать результат, но с письмом по-прежнему остались проблемы. Тем не менее прогресс налицо, это признает даже мама, хотя иногда «он где-то не здесь, и его невозможно вернуть на землю». У нас с ним наконец устанавливается отличный контакт. Я чувствую, что он очень расположен ко мне, весел и приветлив, интересуется фотографиями моей семьи, которые тут и там развешены по стенам кабинета. Мне представляется, что сейчас ему не нужно никакой дополнительной помощи, кроме занятий с логопедом.
С этого момента мы встречаемся раз в полгода. В октябре 2001 ему 15 лет, он переходит в следующий класс — и, кажется, без проблем. Для подростка он очень симпатичен: общительный, не упрямый, покладистый, хотя и по-прежнему несколько незрелый. Он не совсем объективно оценивает свои силы, он убежден, что его будущее безоблачно и он легко перелетит в следующий класс (второй во Франции, то есть предпоследний). Он только не учитывает, что с письмом у него по-прежнему серьезные проблемы. И что его учеба происходит путем сверхчеловеческих усилий: два или три часа занятий каждый вечер, четыре часа в субботу, четыре часа в воскресенье, да еще логопед! «Боюсь, у него каша в голове», — говорит мама, которая четко представляет себе ситуацию. Оставшись с Антуаном, я стараюсь его предостеречь. Важно не выдохнуться, последний участок пути может быть слишком трудным для него. Я заговариваю с ним о более удобной для него системе обучения и о технической ориентации.
Проходят несколько месяцев, наступает март 2002 года. Антуан все в том же классе — катастрофа! Последняя контрольная по французскому — 3 из 20. Понять, что он пишет, — невозможно. Но он вовсе не расстроен. Преподаватели его очень любят, говорят, что у него очень развиты аналитические способности, что у него прекрасное логическое мышление. Результаты по математике и физике — 13 и 15 из 20. Но ему надо стать ответственней. Это его слабое место, и мать уже изрядно озабочена, что такой взрослый мальчик до сих пор сильно зависим от нее. Я прошу его прочитать мне немножко, хотя меня немного смущает просить о таком шестнадцатилетнего юношу. И я весьма удивлен, что он до сих пор запинается на незнакомых словах. Я отмечаю себе: дефицит фонологического развития неизменен. Его самое заветное желание — чтобы мама меньше внимания обращала на его занятия. Очевидно, что пора перерезать пуповину, хотя бы для того, чтобы он наконец научился учиться.
В конце концов он все же решает последовать моему совету, поменять колледж и закончить свое образование в техническом лицее (техникуме), где получит профессиональный диплом. Я вижу его через два месяца после начала занятий. Не считая того, что некоторые учителя жалуются, что он мало работает, к технике у него есть способности, и с французским как-то дело наладилось. Он в отменном настроении: «Я влюблен!» — заявляет он мне гордо, — «мы все время пишем друг другу эсэмэски!» Вот уж спасибо от всех дислексиков электронным средствам связи! Фонологическое письмо типа «Е2», «О5», «Знеровка», «Сов7» здорово помогает им в общении. Они чувствуют себя наравне с остальными, подобно тому, как глухонемые отлично общаются под водой. Тем не менее я сказал, что ему не помешало бы слегка поднапрячься в колледже, и ему надо учиться быть ответственным. И он на верном пути. Доказательство — жалобы матери: «Он мне перечит, стал таким дерзким! Надо вновь за него взяться!» Я объяснил ей, что он ведет себя совершенно нормально, то есть по возрасту — он начал бороться за самостоятельность, и ей не жаловаться надо, а радоваться.
Антуан еще расцветет, научится сам управляться с домашними заданиями, станет самостоятельным и ответственным. Получит свой технический диплом, который откроет ему множество путей в жизни. В отличие от технической ориентации в средней школе, которая перекрыла бы дорогу его планам и оставила возможность заниматься только самыми простыми видами деятельности. Его пример поучителен: он показывает, насколько важно определить свои слабые стороны, дать возможность помочь себе в их преодолении, найти самое подходящее учебное заведение, и не забывать при этом ни на секунду, что главное — научиться самостоятельности. То есть, уже в детстве заложить основы взрослой жизни! «Не приспособленный к школе» Антуан в конце концов нашел подходящую для себя школу.
Хотя благодаря очкастому Гарри, ученику школы чародейства «Хогвартс», и образовалось целое новое поколение маленьких читателей, тем не менее огромная масса детей так и не приобщилась к чтению. Детишки, которые в жизни не сядут почитать, хотя полками с книгами увешаны все стены, расстраивают родителей, готовых порой устроить костер из телевизора и игровых приставок. К тому же родители знают, что бесполезно заставлять ребенка читать. Как говорит Даниель Пеннак, настаивать бессмысленно: «Глагол читать не выносит императива. Это свойство присутствует еще у некоторых глаголов: „Любить“, „Мечтать“. Можно, конечно, попробовать. А ну, давайте скажем: „Люби меня!“, „Мечтай!“, „Читай“! А ну давай читай, черт подери, приказываю тебе читать!»[16]
Увы, ребенок предпочитает засыпать перед экраном или упираться носом в клавиатуру. Но виной не только его пристрастие к готовым зрительным образам и виртуальным подвигам. Многие дети не хотят читать по совершенно другой причине. Читать, говорите? Да у них просто не получается! Для них слово «книга» — синоним слова «мУка». Тяжкий путь, грозящий невероятными трудностями, без которых лучше бы обойтись. Враг, на которого они поглядывают издали, опасаясь, что он вдруг начнет их терзать. Лучше не трогать!
Преград для чтения может быть масса. Часто они скрыты, их трудно определить и догадываются о них с опозданием. В частности, такая преграда — дислексия. Она — один из ключей, запирающих для ребенка дверь в мир книг. Дислексия к тому же сильно тормозит процесс обучения и вызывает постоянные проблемы в школе. По данным статистических исследований, проведенных в феврале 2005 года, у 10-и процентов детей проблемы с чтением, причем у половины — достаточно серьезные. Причем, если в детском возрасте дислексия легко сходит с рук, впоследствии она здорово мешает жить.
— «Я возьмил ручку», — такая ошибка в четыре года только вызовет улыбку, она составляет часть очарования малыша. Но такие речевые «ляпы» у более взрослого ребенка вызовут лишь насмешки: «Глядите-ка, он разговаривает, как младенец!» Потом, когда приходит время учиться читать, наступает время сомнений: «В твоем возрасте можно читать и получше!» И наступает день, когда замечания становятся язвительными и жестокими: «Ты, неграмотный!»
Дислексия может стать источником подлинных страданий, порождаемых в основном ощущением несправедливости. Ребенок — ни ленивец, ни бездельник. Если у него не получается читать, то лишь потому, что написанные слова лишены для него смысла. Он как будто расшифровывает незнакомый ему
