вживую, не в мысливе Гермионы, а находясь прямо рядом, замирая от неожиданности и какого-то странного, щемящего ощущения причастности к чему-то огромному, настоящему. Даже не причастности, наверное, просто — присутствия рядом с этим, осознания, что в мире это — есть, что так действительно бывает.
Они переглянулись, так и не сказав вслух ни слова, и потянули ее к себе — вдвоем, укладывая между собой, зарываясь лицами в ее волосы, обнимая ее, шепча — хорошая моя, сладкая, милая, моя родная, сумасшедшая моя — и гладя ее по плечам, прижимаясь к ней, и касаясь друг друга — все время, будто мимоходом, постоянно, и улыбаясь, Мерлин, она чувствовала эти улыбки даже с закрытыми глазами, теряясь в них и невольно улыбаясь сама, медленно проваливаясь в сон, как в сладкую сказку, которая не закончится утром.
Которая не закончится больше — никогда.
* * *
Назвать Северуса Снейпа сентиментальным человеком — означало бы, вообще-то, сильно покривить душой, и у профессора имелись в запасе пара специально предназначенных нужных слов и взглядов, способных испепелить на месте любого, у кого хватило бы глупости не просто додуматься до такого, но еще и предположить это вслух. В основном, потому, что сентиментальным в глубине души он все-таки был, в чем изредка — два или три раза в жизни — сам себе, скрепя сердце, даже признавался. Что, впрочем, никому не давало права озвучивать подобные идеи и пытаться представить его белым ангелом, измученным жестокой судьбой. Потому что вот это уже было совершенно точно не так.
Северус не считал свою судьбу более жестокой, чем у большинства прочих знакомых ему и при этом все еще живых волшебников, как не считал ее и более мягкой. Всем достается по справедливости — он был уверен в этом тезисе априори, непоколебимо и твердо, в каждом событии видя очередное нерушимое подтверждение своей убежденности.
История с Драко Малфоем и его инициацией вписывалась в эти рамки со скрипом, но все же — вписывалась, как он полагал последние полтора года. Невнятный, сумбурный разговор, который состоялся между ними вчера в забегаловке на Диагон-аллее и который Северус выдержал с похвальной и в чем-то даже завидной стойкостью, как оказалось позднее, просто выбил его из колеи. Снейп не находил себе места весь вечер, запорол экспериментальное зелье, которое пытался приготовить уже вторую неделю, изнывая от дурацкого, непривычного, и от того еще более абсурдного ощущения, что Драко, как ни стыдно это признать, в чем-то был прав.
Драко, которому стоило бы молиться на собственного отца хотя бы за то, что тот благоразумно подчистил ему память. Это была роскошь, за которую Северус в свое время, не раздумывая, отдал бы правую руку — вот только ему этого никто не предлагал и не предоставлял. Жить, зная, помня о том, через что прошел по собственной глупости, куда более неприятно, чем жить с ощущением, что ты помнишь не все — в этом он был уверен настолько же, насколько привык криво усмехаться, слыша о чьих-то неприятностях. Он знал, что люди сами прокладывают себе дорогу к ним — собственной упертостью, нежеланием видеть правду, восторженными надеждами на то, что мир будет к ним снисходителен. Когда это мир ради кого-нибудь прогибался? Очень смешно… вот только большинство предпочитает гордо умереть, но не признать степень своего участия в этом. И так им и надо.
Юный Малфой никак не относился к числу людей, которым «так и надо». Собственно, после того, что Северус наблюдал всю осень и зиму в поместье Блэков, он чуть ли не впервые поймал себя на странной мысли, что жизнь, все же, наверное, временами слегка перегибает палку. Даже за все совершенные ошибки Драко не заслужил — такого. Никакая стихийная связь не стоит такой смерти. Либо — между мальчишками и впрямь было нечто большее, чем связь, разорванная, кстати, еще при жизни Поттера.
Северус помнил собственную смерть так хорошо, будто она приходила к нему вчера, а не почти двадцать лет назад. Помнил, что чувствуешь, глядя в мертвые, пустые глаза стихийного партнера, или глядя в зеркало, в котором видишь оболочку, в которой кто-то проковырял дырочку и выпустил из нее жизнь — по капле. Помнил процесс вытекания этих капель — тот самый, он наблюдал именно его, навещая умирающего Драко Малфоя, замечая одному ему до боли знакомые мелочи — ведь иначе и быть не могло, если когда-то давно ты прошел через все это сам.
А еще он помнил угнетающее, бездонное опустошение, когда понял, что оставленная ему Регулусом защита — прямое следствие того, что Блэк никогда, ни разу за все время их связи, так и не настоял на смене ролей, хотя время от времени мечтательно усмехался, что не отказался бы посмотреть, как Снейп будет выглядеть «сверху» — выдержала. Что стихия, измочалив Северуса, как тряпку, отдернула свои щупальца, и дальше все зависит только от него самого. От того, захочет он сдаться и захныкать, как слабаки, которых он презирал, или поднять голову и жить дальше.
Жить, не повторяя ошибок.
В глубине души — если, конечно, предположить, что она все же у него осталась — он гордился тем, что больше никогда не отступал от правил выживания. Что еще сотни и тысячи раз, глядя в чьи-то мертвые глаза, он мог сказать себе — это не я лежу сейчас здесь пустой оболочкой. Больше никогда — не я, и это только моя заслуга. Не тупая слепая удача, а только — я.
Северус прожил с тех пор почти два десятка лет, не испытав ни к кому из окружающих его людей — ничего, кроме оттенка уважения, да и то — крайне редко. Единственным исключением стал Драко, сумевший-таки вызвать у профессора какое-то сумбурное желание заботиться, приглядывать, помогать… и он же стал единственным за всю жизнь воспитанником Снейпа. Возможно, между этим существовала какая-то связь, но делать выводы из единичного случая — можно ли придумать большую глупость? Исследователь в Северусе был со всей определенностью против.
Ночь после разговора за чашечкой кофе оказалась богатой на размышления. Отчаявшись заснуть, Снейп просидел почти до утра у камина, зацепившись взглядом за пляшущие за окном тени, не зажигая огня, наслаждаясь знакомым полумраком.
По всему выходило — к тому, что он сделал, больше всего подходило слово «предательство».
Мысль была неприятной, и Северус почти наслаждался ею, прокручивая в уме события прошлой весны — и снова и снова убеждаясь, что промолчал по единственной причине, притянув за уши излюбленный тезис о мировой справедливости. Ему просто не хотелось делать того, что никто не сделал в свое время по отношению к нему самому.
Поймать себя почти в сорок лет на пестовании юношеских обид было фактом, который вполне может считаться обидным сам по себе. И был еще один — куда более неприятный — то, что Поттер, в отличие от него, в неполные восемнадцать, не обращая внимания на тучу собственных поводов быть обиженным, сделал куда более правильный выбор. Он ведь не просто вытащил из мозгов Драко наружу всю правду, разрушив хрупкий блок заклятья памяти. Он научил Малфоя жить — с этим, раз Драко с такой легкостью впоследствии прыгнул в его постель, и, Мерлин их обоих забери, ну не были они похожи на вынужденных любовников…
Они были счастливы — вот что так неотвратимо цепляло за них чужие взгляды. Они чувствовали друг друга, понимая, слыша с полуслова, с полунамека. Они стали идеально сколоченной боевой парой — тут просто нельзя было не восхититься стратегическим гением Дамблдора, все же сумевшего извернуться и воспользоваться мальчишками в, казалось бы, совершенно тупиковой ситуации их нелегких отношений с Орденом Феникса. Воспользоваться не одноразово, а планомерно доведя их до нужного Дамблдору финала. Темного Лорда-то, как ни крути, Поттер все же пришиб… что и требовалось доказать.
Вот только не учел, в какую кашу вся эта история свалит Магический Мир — после. Наверное, тогда, в разгар перешедшей, наконец, в открытую форму войны, было уже неважно, что будет дальше. Было важно закончить ее с наименьшими потерями, а потом уже — просто закончить, все равно, как, лишь бы не позволить, не допустить окончательного падения, задавить диктатуру Лорда в зародыше, пока она не вырвала себе право формальной власти, окончательно загнав остатки Ордена Феникса в подполье.
А в том, что настоящее падение началось только после его смерти, когда сдуревший от страха Магический Мир начал выискивать потенциальных врагов чуть ли не на ровном месте, при этом так и не сумев отказаться от поддержки — финансовой, в первую очередь, что уж скрывать — чистокровных семей, окончательно погрязнув во лжи, так свойственной людям, так притягивающей их — была ли вина давно почившего Дамблдора? И что изменилось бы, будь он все еще жив?
Северус не знал ответов на эти вопросы, хотя и предполагал свои варианты развития событий. Альбуса больше нет, и именно в этом и заключалась основная проблема. Потому что толпа не существует сама по себе, она ходит за вожаком, радостно обретая одним махом и смысл жизни, и энергию, стоит только указать ей властной рукой цели и горизонты, попутно заткнув голодные рты бесплатными подачками. И то, что лидер вполне мог быть теневым, выставив вместо себя харизматичную фигуру на формальный пост Министра Магии, не меняло, по сути, ничего. Харизмы у нынешнего министра хватало, а вот мозгов…
Здесь нужны были мозги уровня Дамблдора. Единственного известного Северусу ЧЕЛОВЕКА, способного встать над потоком событий и увидеть истину. Других таких просто не существовало.
Настойчиво подкрадывающуюся мысль о том, что на эту роль идеально подошел бы стихийный маг, переживший достаточно для того, чтобы растерять остатки юношеских грез, и при этом умудрившийся выжить, что говорило бы о его внутренней силе и мудрости, Снейп
