ноги и обхватив руками колени. Джинни уже успела исчезнуть.
— Если ты хочешь мне что-то сказать, Герм, то говори, — сообщил он, плотно сжав губы. — Другого шанса объясниться у нас может и не возникнуть.
— Гарри, да что с тобой происходит! — звонко выкрикнула она, выпрямляясь в кресле и с силой хлопая книгой по подлокотнику. — Что ты себе позволяешь!
— Давай, Герм, не стесняйся, — подбодрил он ее. — Что же я опять себе позволил?
— Как ты можешь так себя вести! Сейчас! В такое время! Ты думаешь только о себе!
— Совершенно с тобой согласен.
— Тебе наплевать на все: на нас с Роном, на Джинни, на Орден, на все!
— На вас с Роном мне наплевать абсолютно точно, ваши личные отношения меня не касаются.
— А Джинни! Как ты можешь так поступать с Джинни!
— И моя личная жизнь вас тоже не должна касаться.
— Мы твои друзья, Гарри! НАМ не наплевать на тебя!
— Да пожалуйста, я не запрещаю вам относиться ко мне, как вам хочется.
— Мы БЕСПОКОИМСЯ о тебе!!!
— И почему вдруг я стал в этом виноват?
— Как ты можешь быть таким бесчувственным бревном!
— Это риторический вопрос.
— Ты не можешь так поступать с нами!
— А это тем более не вопрос, Герм, — Гарри встал, подошел к креслу и, крепко ухватив Гермиону за запястье, наклонился, глядя ей в глаза. — А теперь ты успокоишься, хотя ты и так спокойна — просто орешь, стало быть, ты просто перестаешь орать, и мы делаем вид, что этого диалога не было. Я только что вошел, и мы начинаем разговор сначала, только в более продуктивных выражениях. Еще раз сорвешься на бабий визг, и третьей попытки не будет, все остальное произойдет вообще без разговоров и объяснений. Я не Рон, и тетя Молли не воспитывала меня с детства подобными внушениями, так что я не жажду слышать их от тебя.
В глазах Гермионы пылала ярость. Гарри отпустил ее руку и уселся обратно на свое место. В гостиной воцарилась гнетущая тишина; со всех сторон на них были направлены изумленные взгляды.
— Итак, Герм. Ты хочешь мне что-то сказать?
Гермиона долго молчала, кусая губы, вцепившись в подлокотники и не отрывая взгляда от лица Гарри. Он успел подумать, что, возможно, за последние полгода она совсем разучилась разговаривать с ним как-то иначе и теперь не может вспомнить, как же это делается. Или не может ему простить, что он выбил ее из выбранного ею сценария. Или не может поверить, что выбил, и раздумывает, не попробовать ли продолжить в том же духе. Или…
— Что у тебя с Малфоем? — процедила она, наконец. По гостиной пронеслась незримая волна, как будто все одновременно вдохнули и забыли выдохнуть.
— Не твое дело, — пожал плечами Гарри и вновь вопросительно посмотрел на нее.
— Гарри, я думала, что мы друзья… — начала она заупокойным тоном.
— Герм, вот скажи мне, — перебил ее Гарри. — Ты же умная девушка, столько книжек прочла, столько всего умеешь. Что значит — быть друзьями?
— Это значит — доверять друг другу во всем, — с упреком ответила она, глядя на него.
— Отлично, Герм! Замечательное определение. А теперь давай решим, будем ли мы перечислять вслух, сколько раз и в чем вы лгали мне за последние полгода? Или пожалеем тебя, если, конечно, ты собираешься после этого вечера продолжать учиться в Гриффиндоре?
Гермиона трагически поджала губы.
— Гарри, мы так беспокоимся о тебе! — с отчаянием прошептала она.
Гарри мог бы поклясться, что через две минуты по сценарию положены слезы. Ему снова стало противно.
— Так, — сказал он, выставляя вперед указательный палец. — Еще одна попытка вывести разговор на истерику, и он будет считаться оконченным. Вообще-то, если ты еще не поняла, Герм, единственное, что ты сейчас могла бы — это извиниться передо мной. Если ты еще помнишь, как это делается. В этом случае я, возможно, поверил бы, что мы действительно еще друзья. Извиниться — и начать, в конце концов, уважать меня и мои решения, даже если ты с ними не согласна.
— Гарри, но при чем здесь я! — тонко выкрикнула она. — Дамблдор сказал…
— Если в наших отношениях не осталось ничего, что не диктуется волей Дамблдора, то говорить о них уже бессмысленно, Герм, ты не находишь?
— При чем здесь наши отношения! — она стукнула кулачком по подлокотнику. — Идет война, Гарри! Сейчас решается все, понимаешь, вообще все, что будет дальше! А ты, вместо того, чтобы подумать, что делать, и прислушаться хоть к кому-то, носишься со своими психозами и дергаешься, что тебя никто не уважает!
— Сейчас решается больше, чем твое будущее, Герм, — негромко ответил Гарри. — Возможно, именно сейчас решается, кем ты станешь. И пока я вижу, как ты выбираешь путь к трусости, лжи и предательству. Ты, Герм, а не я.
— Как ты можешь так говорить! — задохнулась Гермиона.
— Если, узнав о смерти Люпина, которого ты так уважала, ты садишься играть с Роном в шахматы и болтаешь с подругами об уроках, ты больше, чем предатель, Герм. Ты трусливое ничтожество.
Девушка тяжело дышала, глядя на Гарри. Гриффиндорцев, казалось, вдавило в стены гостиной, так они подобрались.
— Мы не хотели, чтобы ты об этом узнал, — наконец выдавила она.
— Вот видишь, Герм, — горько улыбнулся Гарри. — Мы возвращаемся к теме лжи.
Он запустил пальцы в волосы и оперся локтями о колени. Лицо его не выражало ничего, кроме боли.
— Каждый вправе делать свой выбор, Герм, — медленно сказал он, по-прежнему глядя на нее. — Я не стану осуждать вас. Вы предпочли лгать, что ж, это ваш выбор. У меня хватит достоинства его уважать. Тогда будьте последовательны и примите его последствия как данность: я не стану больше называть вас друзьями и ждать от вас откровенности. У меня нет желания поссориться сейчас, чтобы потом не один месяц бегать друг от друга и делать вид, что мы незнакомы. Все остается по-прежнему, разве что мы больше ничего друг другу не должны. Я запер кое-какие свои вещи, и, если вам они будут нужны для своих целей, попросите, я поделюсь. Но использовать их, чтобы подглядывать и следить за мной, я больше не позволю. Если вам до зарезу необходимо обо мне беспокоиться, вы вправе продолжать это делать. Но вмешиваться в мою жизнь, оправдывая свою беспардонность заботой и беспокойством, я вам также больше не позволю.
Гарри говорил, а сам все смотрел на девушку, мучительно пытаясь найти в ее лице хоть тень прежней Гермионы Грэйнджер. Теней не наблюдалось.
— Когда мы успели превратиться в это, Герм? — спросил он. — Посмотри на себя. Ты выбираешь сценарий истерики, которая заткнет мне рот — вместо того чтобы поговорить со мной, как друг, и попытаться меня понять.
— Ты просто не понимаешь, как много поставлено на карту… — прошептала Гермиона, закрыв лицо руками. Гарри подумал, что, возможно, ее новой ипостаси слишком тяжело так долго смотреть кому-то в глаза.
— Как много важного лично для тебя, Герм? — перебил он ее. — Действительно, не понимаю. Я только знаю, что за это нечто ты перепугалась до такой степени, что не заметила, как страх сломал тебя. Война еще не коснулась вас, вы сидите в школе, спрятавшись под крылышком Дамблдора, а страх уже разъел ваши души.
— Ты нужен нам, Гарри, — всхлипнула она. Вот теперь, кажется, и вправду начинаются искренние слезы. Не те, что брызнули бы пять минут назад.
— Я? Я вам не нужен, — Гарри встал и подошел к ее креслу. Подумав, сел около него, осторожно обняв ее колени. — Вам нужно оружие, инструмент, который защитит вас. Только я человек, Герм. Вы забыли об этом, а я даже не помнил, что это нужно защищать от своих друзей.
Гермиона разрыдалась. Он спокойно стянул ее с кресла к себе на колени, обнял, поглаживая по голове и плечам.
— Вспомни, какой ты была, пожалуйста, — прошептал он. — Может быть, еще не поздно что-то исправить. Стоит ли твой страх того, чтобы потерять себя?
— Ты не понимаешь, Гарри, — плакала она, цепляясь за его мантию. — Ты просто не понимаешь… игрушки кончились. Мы не можем больше… геройствовать… Это твое геройство убило Сириуса! А мы тебя… не остановили… Хватит… самодеятельности…
— Так вот чего ты боишься, — Гарри прижался губами к ее виску.
— Мы всегда думали… что спасаем мир… — всхлипы не останавливались. — Это было так… увлекательно… Успеть разобраться во всем самим… пока тупые взрослые отворачиваются от правды… Только это мы тупые, Гарри! — она уже рыдала в голос. — Мы, а не они! Нас заманивают в ловушки, а убивают — их!
Гарри закусил губу, глядя в огонь поверх ее плеча. Его ладони по-прежнему обнимали девушку, скользили по ее волосам.
— Плачь, Герм, — негромко сказал он. — Может быть, если ты еще способна плакать, значит, хоть что-то в тебе осталось… настоящего.
Он поднял глаза и скользнул взглядом по лицам остолбеневших гриффиндорцев. Те, казалось, забыли, как дышать.
— Мы закончили, — устало улыбнулся он им. — Трупов не будет, публичных распятий тоже. Лаванда, проведи меня, пожалуйста, в вашу спальню.
С этими словами он сгреб всхлипывающую Гермиону в охапку и поднялся на ноги. Лаванда Браун, вздрогнув и опомнившись, сорвалась с места. Ее каблучки процокали вверх по лестнице, Гарри услышал, как она открыла дверь и пробормотала нужное заклинание. Ступеньки, сложившиеся при приближении Гарри, тут же выстроились обратно.
Уложив Гермиону на первую же попавшуюся кровать, Гарри набросил на ее плечи плед и повернулся к выходу. Лаванда все еще стояла у двери.
— Пусть она побудет здесь немного, ладно? Пока не успокоится, — сказал он. — А потом поднимется в свою спальню, если захочет.
Та смущенно кивнула. Гарри подавил желание потрепать будущую прорицательницу по щеке. Прикоснешься к
