Схимник показал ему будущую жилплощадь.
Как это все пережил давно покойный батя Митя, я так и не узнала. А сейчас, за ресторанным столом, Схимник честно демонстрировал нам непонимание: потому как, войдя в квартиру (хороший дом, сталинка, центр Москвы, уже лет десять как здесь коммуналку расселили). Каменщик переменился в лице и помрачнел. Я бы на его месте тоже помрачнела: потому как считывать историю квартиры у нас умеют даже абитуриенты Шварца, а уж унюхать следы насильственной смерти, да еще множественной… Короче, ни история расселения коммуналки, ни дальнейшее использование жилплощади — начиная от кхм… работы с кредиторами и заложниками и заканчивая суровыми буднями подпольного борделя, — Данилу-Каменщика не порадовали. Особенно если учесть, что автором практически всех этих действ был сам Схимник. По- хорошему, при обнаружении подобных следов следует отписывать в Контору, получать зеленый свет и восстанавливать справедливость. Каменщик, может, так и собирался сделать, но не успел…
Для начала батя Митя имел неосторожность отказаться от своих обязательств. Причем, разумеется, сделал это со всем присущим бывшему гусару шиком и смаком — не только провалил столь ценный для Схимника контракт, но и легким движением руки натравил на бывшего работодателя не то налоговую полицию, не то еще какую-то неприятную организацию. Сам же тихо вернулся к спокойной Спутничьей жизни и сантехническим обязанностям.
В общем, с точки зрения Данилы-Каменщика, он сделал все, что мог. С точки зрения Схимника, происходящее нарушало все представления о справедливости и потому требовало ответных действий. Про результат этих самых действий мне уже рассказывал Гунька: ну, по крайней мере, то, что он видел. А сейчас Схимник в подробностях демонстрировал события семилетней давности: как они со Скифом вламываются в квартиру Гунькиных родителей, что там происходит, пока тот самый пасынок ведуна играет в карты в чужом подъезде, как этого сопляка черт приносит не вовремя. Все я увидела: и как мать (еще живая!), с ножом у горла, пытается уверить сына, что все в порядке (не зря Гунечка маминым актерским талантом гордился!), и как батя Митя успевает вышвырнуть куда-то пасынка и вернуться обратно, чтобы спасти жену… И как они потом умирают друг у друга на глазах, а Схимник со Скифом аккуратно готовят поджог, понятия не имея, что вот теперь, поливая вроде бы два трупа спиртом, они по-настоящему погубят потомственного ведуна, спасшего ценой своей жизни непутевого мирского подростка… ныне — очень перспективного специалиста.
— А вот потом, Сонечка, — перебил страшную картинку голос Старого, — пришли моя очередь и моя справедливость…
Я тяжело потрясла головой, проморгалась, всматриваясь в действительность. Кое-как нащупала на столе сигареты (вроде Афонины, крепкие), закурила, затягиваясь так сильно, словно вместо никотинового дыма вдыхала целебный кислород.
Сбоку от меня так же тяжело дышала бледная Зинаида. Спицын не шевелился, спал с открытыми глазами. Афоня все еще работал с воспоминаниями, его лучше было не отвлекать. Что уж там Савва Севастьяныч сейчас втолковывал Соне — я не слышала. Смотрела на Схимника — красивого, рослого, спокойного… Такого интеллигентного и вежливого, что и не поверишь, будто он… Ой, мамочки…
Зинка придержала меня за локоть, заставила хлебнуть холодного чаю. За соседним столом — не тем, где все еще ужинали знакомые Схимника, а нашим, где Дуська с Семеном, — кто-то сильно встрепенулся, готовясь оказать помощь. Зал тем временем пустел и затихал. Где-то за окном давно перестали сигналить сбивавшиеся в пробку автомобили…
А мы тут сидели, разглядывали простого мирского, сорока двух лет от роду, холостого, бездетного, вторая группа крови, резус-фактор положительный (и это можно не считывать, это так, татуировка), на счету которого было много-много чужих жизней, как в военное, так и в мирное время, и страшное, неотменное проклятие, выданное ему однажды Старым. «Чтоб тебе семь лет удачи не видать».
Схимник сидел ровно и неподвижно, будто фотографировался на важный документ. На светлой скатерти с шипением прогорала оторванная от его рубашки пуговица, оставляя после себя густой, черный, сладковатый дым. Интересно, что вместо нее видели мирские?
— А Гунька знает?
Этот вопрос задала не я. Не Зина, не Фоня, а все та же невозмутимая девушка Соня. Так легко спросила, будто давным-давно вращалась в нашем круге. Даже больше, наверное, — росла вместе с нами. Умирала, молодела, тихо скатывалась в старость и выбиралась из вечности. А ведь мирская, абсолютно точно.
— Нет. Ему рано, — отрезал Старый. Оглядел притихший стол и незаметно свистнул.
Мы продолжали молчать — каждый о своем и все по-разному — а над нашими головами покатился легкий незатейливый шум: хорошая такая беседа на семь голосов, три мужских и четыре женских, ровно по количеству собравшихся. Если официант или кто другой подойдет, так именно эту болтовню и услышит, не разобрав ни слова, но поверив в благонадежность и легкомысленность честного народа. Правда, вот нашим, тем, кто сидит за соседним столом, тоже ничего не слышно. Но, наверное, так сейчас надо?
— Ну что, Андрюша, бери короля…
Схимник шевельнулся незаметно и стремительно — будто ветер дунул или змея проползла. Красивые движения. Вот странно — он же убийца, причем такой… не случайный, осознанный, а я больше им любуюсь, чем его боюсь. Смотрю как на тигра в зоопарке, что ли? Да нет, тигр — он за решеткой, я от него укрыта. А тут вот совсем рядом, можно сплести ладонь с ладонью. Как же страшно… до восторга просто.
— Взял? — подозрительно ласково спросил Старый.
Схимник помотал головой: обгорающая пуговица рассыпалась на глазах, выпрыгивала из пальцев, крошилась в мелкую труху.
Я на своем веку такую штуку видела пару раз, но там мирские понятия не имели, зачем и почему им в такое сыграть предлагают. А Схимник, видимо, сообразил, что это все связано с держащимся на нем проклятием. Или просто почуял подвох. Скользнул рукой обратно, отпрянув от пуговичного круга. Свитер на правом рукаве у него теперь был влажным, словно пропитавшимся паром от горячего чайника, а сама кисть неприятно розовела. Ну хоть не пузырилась — а то я и такое видела.
— Прошлое — труха? — почти утвердился во мнении Схимник.
— Правильно, — кивнул Старый. А потом обратился к Соне: — А ты не замечала, голубушка, что у вас… в любой ситуации, когда вы вместе с Андреем на охоту… на нас охотиться выходили, что-нибудь обязательно наперекосяк шло?
— Хм… — Соня задумалась. — Так, ну, когда я ту заразу у больницы пыталась протаранить, то там коробка передач… Но, вообще, все получилось, кто же знал, что вас это не берет. Когда Скиф в первый раз стрелял, прямо у себя в кабаке, Схимника не было. И во второй раз тоже. Когда ту бабу гантелей по голове… тоже вроде удачно, но опять же вас не взяло.
Про мою историю Соня почему-то промолчала, перечислила другое:
— А вот вашего Гусева, — она махнула в сторону Афони, который, кажется, до сих пор что-то читал у Схимника в памяти, но уже не по работе, а так, для себя, — Андрей сам на бензоколонке… Полная лажа получилась. Таксиста я взрывала, нормально обошлось. Он выжил?
— Выжил, — поджала губы Зина.
— А в скорой сказали, что насмерть. Неважно. В общем, единственный раз, когда мне вашу… ту, рыжую, надо было сберечь, машина на воздух поднялась, спасибо Веньке. Схимник тогда как раз вместе со Скифом меня в подъезде ждали… Вы правы, сходится.
— Ну вот, это и есть «семь лет удачи не видать», — абсолютно серьезно сказал Савва Севастьянович. Можно подумать, что он лекцию читал по истории чего-нибудь, а не наши жизни разматывал. — Вот что бывает, если со своей справедливостью полезть в нашу.
Зоя пфыкнула сигаретным дымом Старому почти в лицо. Злобно как-то, но… красиво у нее получилось, я залюбовалась. Оказывается, я вообще весь вечер ее жесты наблюдаю — примерно так, как другие смотрят на заход солнца или журавлиный клин. Ну надо же! Женская природа? Опять внутри меня Лилька проклевывается? Как интересно.
— И что, он теперь свободен? — Соня глянула на неподвижного Схимника.
