Отразив контратаки противника, его батальон занял населенный пункт Бжесце (Польша), создав благоприятные условия для форсирования реки дивизией. Звание Героя Советского Союза присвоено 27 февраля 1945 года.
После войны был райвоенкомом. С 1948 года в запасе. Награжден орденами Ленина, Александра Невского, медалями. Умер 18 марта 1971 года. Похоронен в г. Абинске.
Вот и все.
Правда, еще фотография была. Красивый овал лица, гладкая прическа, взгляд твердый, волевой, бесстрашный. Из тех бойцов, которых и пуля боится, и штык не берет.
Покопавшись в архивах военкоматов и ничего не обнаружив существенного, кроме скупых анкетных данных, я решил съездить в станицу Холмскую, на родину Героя. А потом уже на могилку в Абинск. Дождался весны, и 18 марта, в день его кончины, отправился на автобусе. Уже в пути вдруг перерешил — думаю, проскочу сначала в Абинск, на могилку, а потом уже в Холмскую. Авось кого из родственников встречу на кладбище. На одной из остановок купил цветы и… бутылку водки. Возложу цветы, а потом с кем?нибудь, кто окажется рядом, помянем Героя, и оггуда отправлюсь в Холмскую.
В Абинске расспросил, где кладбище. Добрался, отыскал могилу Григория Трофимовича. Скромная оградка, скромный обелиск со звездочкой. Надпись о дне рождения и дне кончины Героя. Тишина вокруг и по — мартовски прохладный ветерок. Травка зеленеет. На деревьях набухают почки, кутаются в первый серебристый пушок листочки. Небо в сером неподвижии. И довольно прохладно.
Я повесил на оградку свою сумку, в которой призывно булькнула бутылка, и увидел неподалеку на лавочке мужчину в темно — серой «аляске» и в черной вязаной шапочке. Сухолицый, морщинистый, с впалыми щеками и кустистыми, нависшими бровями. Он смотрел на меня с неким интересом.
— Кем доводитесь Григорию Трофимовичу? — без обиняков спросил он, как только увидел, что я обратил на него внимание.
Я помедлил с ответом. Что ему сказать?
— Да вот приехал помянуть.
— Похвально. Похвально, — сказал он, поднимаясь с лавочки, вынимая из кармана сигареты и направляясь ко мне… — А я вот тоже… пришел покурить с ним. Он любил это «Давай закурим, товарищ по одной…». Шульженко поет. — Он протянул мне пачку «Примы». — Давайте покурим…
— Вы его знали?
— Ну как же?! Однополчане. Сам?то я орловский. А сюда, на Кубань, он меня затащил. Посля демобилизации.
Он поднял капюшон «аляски», повернулся спиной к ветру, сквозливо гулявшему меж деревьев и надгробий.
— Я у него связистом был. Мы тогда вместе награды получили. Он Героя, я медаль «За отвагу». Форсировали Вислу возле Пулавы…
Покуривая горькую «Приму», я слушал его и думал: сам Бог послал мне этого человека. И мысленно похвалил себя, что сподобился прихватить бутылку: как нельзя кстати! Вдруг разговорится фронтовик. Предложил:
— Может, помянем по солдатской? У меня… — я выразительно кивнул на сумку, где стыла бутылка.
— Не — е! — энергично качнул он головой. — Укатали сивку крутые горки: выбрал свою норму. Теперь, — он «резанул» ладонью по животу. — Прохудилась пивоварня, — как говорит моя старуха… — Помолчал, глядя в сторону, вдаль. Вдруг решительно ударил окурком оземь. — А — а-а! Где наша не Пропадала! Семь бед — один ответ…
Я вжикнул молнией на сумке, раззявил ее и, не снимая с оградки, развернул в ней нехитрую закусь. Раздвинул походный стаканчик, которым в Кисловодске пил нарзан в бюветах, достал турнабор: ложка, вилка, нож и открывачка. Налил сначала ему.
— Ну! — взял он стаканчик. — Царствие тебе небесное, комбат! Тогда миновала нас костлявая, а вот на гражданке ухайдокала жись.
Он помолчал, задумался на миг.
— На то, видно, Божья воля. Ага! — Выпил залпом и выплеснул мнимые остатки, сказал, не кривясь: — Меня зовут Василий Иванович. Как Чапаева. А вас?
Я назвался.
— И все?таки, кто вы комбату?
— Как вам сказать? Хочу вот написать о нем. О подвиге его…
— Писатель, что ли?
— Книгу о Героях Советского Союза собираем…
— Ну и?..
— Ну и самого?то нет. И порасспросить некого.
— Как некого? А я?
— Вот вы только. Счастливый случай. А так — не знал, что и делать.
Василий Иванович задумался, вяло жуя хлеб. Взглянул на обелиск, вскинул свои кустистые брови, сказал:
— Пойдем сядем на скамеечку. На ней вроде затишнее…
Пошли сели на скамеечку, я развернул газетку с колбасой и хлебом. Молча выпили еще по одной. И снова он нехотя пожевал хлеб. Закурил и сильно затянулся.
— Дело было летнее. Жара! Мы в составе Первого Белорусского. Левое крыло. Командующий Рокоссовский. Наша шестьдесят девятая под командованием генерала Колпакчи шла через Ковель, Люблин. Добивали группу немецких армий Центр. Ох и гнали! Не позавидуешь фрицам. К тому времени научились уже бить фашистов. Белорусские партизаны помогали. Потом подключились поляки. Дружили мы тогда. Это сейчас нас развели. А тогда!.. Ломим. Фриц бежит почти без оглядки. Впереди Висла. Предстоит форсирование. В короткие привалы готовим плавсредства для переправы. На ходу пополняемся. Идем впереди всей армии. Разведка боем — наша. Первое соприкосновение — наше. А он хоть и бежит, сам огрызается. Особенно на подступах к Висле. Заслон за заслоном. Надо пробивать. И готовиться к форсированию одновременно. С нами, правда, танковые подразделения. Этакий железный кулак, нацеленный в морду фрицу. Ладно!..
27 июля вышли на Вислу. Приказ — рано утром форсировать Это почти с ходу. Это под Пулавой А под Мангушевым — другая группа войск. Тоже готовится к форсированию. Это чтоб одновременно ударить, разодрать силы немцев. Умно было задумано. Что и! Рокоссовский! Друг Жукова! У нас командующий Колпакчи, у соседей Чуйков. Сила! Да и мы, солдаты, уже заматерели. Некоторые из?под Сталинграда топают, некоторые из?под Москвы. А были которые из?под Ельни. Пол — России, пол — Европы прошли. Это ж какие расстояния!.. Ну и все такое-прочее… — Василий Иванович почему?то медлил сказать про главное, как они форсировали Вислу. Чувствую, его окатывает нервная дрожь. Вижу, как трясущимися руками закуривает новую и все не решается, оттягивает рассказ о главном, вспоминает какие?то подробности, детали. Вдруг усмехнулся.
— Помню, перед рассветом уже, чуть наклюнулась зорька, — мне в туалет приспичило. Оно не столько по нужде, сколько от мандража. Стыдно себе признаться, но что поделаешь? Говорю Трофимчику — так между собой мы называли комбата. Мол, разрешите до ветру. Говорит, давай. Заодно за меня, Канючит в животе. Это хвост поджимается от страха. Посмеялись. И куда что делось: вся спичилка прошла… А тут и команда. Выметнулись из леска: надувные плотики, лодчонки откуда?то, но больше самодельные. Все, что было под рукой. Снаряжение на плотики и марш — марш. До половины реки шли тихо. Потом фриц спохватился. И… началось. Вода кипит! А мы в ней что галушки! Половина, если не меньше, от батальона осталась. А Трофимчик стоит на плоту в полный рост. «Вперед!» И ничто его не берет. Словно заговоренный.
Высаживаемся, карабкаемся по берегу. Берег крутой. Немец думал, что мы не пойдем здесь. А у нас командование не промах — там, где не ждут, появляемся. И, видно, правильно рассчитали. Нам удалось и высадиться, и закрепиться. Даже деревушку захватили. Бжесце называется. Но вот фриц опомнился и озверел. Видно, мы ударили по самому «больному» месту, потому что двинул на нас танки. Во было! Мне порой казалось, что вся земля вздыбилась от взрывов. В чем только душа жива солдатика?!
