Связь то и дело рвется. Трофимка загонял меня из роты в роту. По цепи то и дело его команда: «Держись, хлопцы! Самая косовица пошла!..» Чего, думаю, про косовицу вспомнил? Потом дошло — июль — макушка лета, уборка хлебов. А в косовицу действительно жарко всегда. И солнце печет, и работы много. И тут у нас работы невпроворот. И выкосило нас почти под корень. И мы накосили стога фрицев. А они прут: артподготовка, танки, автоматчики. Покосим. Они снова: артподготовка, танки, автоматчики. Как мошкары. А нас все меньше. Думаю в своем окопчике, полузасыпанный уже землей: все, не выдержим. Когда откуда ни возьмись, выкатываются наши «бухари» и давай бухать прямой наводкой. Трофимчик кричит: «Еще чуток, ребята, подержитесь! Наши пришли через реку!» Пока мы тут ложились в снопы, дивизия переправилась — и в дело. А нас уже всего ничего. Еще чуть бы, и крышка всем. В магазинах последняя обойма. От орудий одни ошметки. А он прет: атака за атакой. Кинул я последнюю связку гранат. Уже по грудь в земле. Думаю, что и хоронить не надо будет. Последний патрон выпущу и засыплет землей. Глянул на небо. Чудно! Только что зорька в затылок упиралась, и уже вечереет. С прохладой как?то и на поле боя вроде поутихло. А вот и наши…
Василий Иванович умолк, перевел дух. Сам налил в стаканчик. Подержал его на весу, беззвучно шевеля губами, и выпил медленно, мелкими глоточками, смакуя, видно, про себя тот момент, когда понял, что выстояли, выжили.
— Извини, — сказал. — Внутри все ходором ходит: так вот все пережил заново…
— Понимаю.
Я тоже выпил, чувствуя, что и меня колотит внутренняя дрожь. Он частит затяжками, я, глядя на него, машинально жую колбасу. И молчу. Боюсь, как бы, спугнуть его эти натуральные переживания, навеянные воспоминаниями. Мне ужасно хочется какую?нибудь яркую подробность.
— А что?нибудь особенное запомнилось?
Он усмехнулся.
— Запомнилось. Когда брали это самое село Бжесце, комбат на мине подорвался. Но и тут ему повезло! То ли успел на землю упасть, то ли споткнулся в этот момент. Рвануло, и некоторое время нет его. Потом встает. Сзади галифе посечено, задница высвечивает. А сам бежит, кричит: «Вперед!»
А потом уже вызывает меня к себе. В медсанбат. Захожу. Он лежит на лавке ничком, галифе спущены, задница вся в крови. Два санитара держат его, а санинструкторша выковыривает осколки. Он орет. У тебя, говорит, есть хороший телефонный кабель? Найдется. Вяжи, бо меня не могут удержать.
Я его аккуратно так привязал покрепче. Сестричка улыбается. Довольная. Говорит, я его уже и спиртом поила, и целовала — нет! Брыкается. Рассказывает, а сама промакнет кровь с ягодиц и шурует пинцетом. Он орет, а вырваться уже не может… — Василий Иванович щелчком отбросил окурок. — Запел: «Давай закурим, товарищ по одной!..» Она?таки повыковыривала осколки. Йоду наквасила, пластырей налепила, и мы его на КП на руках отнесли. Лежит на животе, а командование не сдает…
Василий Иванович скучно помолчал, пытливо заглянул мне в глаза.
— Не веришь? Я и сам теперь не верю. Не верю вот, что живой. Восемнадцать ранений! С полкило осколков во мне. Чудо да и только! Ну а насчет подвига не знаю. Где там подвиг получился? Вроде все как обычно. Единственное — не пойму до сих пор, как мы на ногах держались? По двадцать часов ускоренных маршей! И еще не пойму, как мы через Вислу перебрались? Ведь кипело все. Это какой?то сгусток кошмара. Подробностей — хоть убей, не упомню. Был бы живой комбат, он бы все рассказал. Он схватывал на ходу. И пули ему не помеха. Комбат!..
— А живете здесь, в Абинске? — переключил я разговор на другое.
— Нет. В Холмском, — потупившись, ответил он. — Со старухой.
— У Григория Трофимовича кто?нибудь остался?
— Остался, — буркнул с видимой неохотой. И я вдруг почувствовал, что разговор иссяк. Даже как?то смялся. Василий Иванович потух, ссутулился еще больше. Маленькое морщинистое лицо его стало вроде еще меньше и морщинистее. И даже вроде седой щетины прибавилось на его впалых щеках. Глаза запали еще глубже, и в них затаился темный сумрак. Мне показалось, что ему неуютно в этом мире. И что душа его уже просится на вечный покой. Мне захотелось сказать ему какие?нибудь ободряющие слова. Чтоб он хоть чуточку оттаял и потом это мое слово согревало его сердце. Но в голову ничего не приходило.
Крутилось назойливое: «За что воевали?..» Но это не то. Хотя именно то…
— Ничего, — улыбнулся он. — Пробьемся! — и легкая улыбка скользнула по его пересохшим, шелушащимся губам.
Мы пошли с кладбища, отвесив низкий поклон обелиску. По дороге к автобусной остановке говорили о погоде, о неуклюжих реформах наших правителей — угробителей, о весне. И почему?то о том, что в прошлом году было много персиков. Разговор шел вяло, скучновато…
Ехали в одном автобусе. До Холмского почти молчали. Он совсем успокоился и ушел в себя. Пребывал в душевном равновесии. Понимаю, и не навязываюсь с разговором.
В Холмском я вышел из автобуса проводить его. Когда объявили посадку, он крепко пожа, мне руку и, как?то откинувшись слегка, вопросительно всмотрелся в меня. Я понял его немой вопрос. И поспешил с ответом:
— Нет, нет! За вами великое дело! Люди должны это знать, помнить и передавать детям и внукам своим.
Октябрь 1996 г.
ТОЛЬКО ПОБЕДА
Говорят, к истине два пути: от простого к сложному или от сложного к простому. Как сказал поэт: «Тот делает слона из мухи, а этот муху из слона».
О Герое Советского Союза Иване Михайловиче Бовкуне я решил рассказать просто. Как он сам о себе рассказал. На четырех неполных страничках! Ибо «Если рассказывать подробно, — пишет он, — то получится целая повесть в нескольких томах».
Он из числа немногословных. Такие мало говорят, больше делают. Стилем военного донесения он изложил всю свою жизнь. Самое главное, самое существенное. По его мнению. Остальное, мол, домысливайте сами. Если там есть, что домысливать.
— Скуповато, — говорю я.
— А чего болтать?! Дело делать надо.
— Но все?таки. За что Героя получили?
— В наградных документах сказано: за подготовку и удержание с боями до прихода Советской Армии семи
переправ на реках Десна, Днепр и Припять. Вот и все! — Потом немного подумал и вдруг расщедрился, сказал о себе: — Я так — если уж что делаю, то делаю на совесть. И с одной целью — только Победа. Для солдата это твердая установка. И он с нею засыпает, с нею и просыпается. Как верующий с молитвой «Отче наш». Только Победа!
Это уже натура. И даже философия! Особенно если рассматривать с позиции сегодняшнего дня. Сегодня мы поднаторели забалтывать любое дело.
Действительно! Мне кажется, если писать пространно о том, что я знаю об Иване Михайловиче, «растекаться мыслью по древу», как говорили древние, то это может затушевать упругий и деятельный характер Героя. А мне бы этого не хотелось. Он тем и замечателен, что деловит, а не речист.
Судите сами:
Родился в 1908 году в станице Старокорсунской Динского района. Над Кубанью. Это недалеко от Краснодара, тогда Екатеринодара. Мальчишками, ясное дело, пасли гусей, коровам хвосты крутили, бултыхались в теплых «блюдцах» мелководья. Шарпали по чужим садам, хотя в своих всего полно. Но такой уж характер у пацанов — потрясти чужое. Нашматовать за пазуху, а потом до оскомины на зубах грызть с друзьями где?нибудь на берегу тихой речки. Похваляться «подвигом», посмеиваться над бабкой Груней, пытавшейся достать их граблями. Или мечтать о службе в армии. Как выдадут коня. И саблю. И винтовку. И надо будет идти в разведку. Пробираться на вражескую сторону, ну почти как в сад к бабке Груне…
