Потом оно исчезло с еле слышимым мне хлопком, а у меня вдруг силы нашлись, дабы умолить тебя прийти ко мне и попытаться спасти, и столько сил мысленных потратил я на зов, что тут же провалился в спасительную темноту.
- Чудесен рассказ твой, о Квотриус, сердцу милый. Но не привиделось ли тебе всё это в горячечном бреду? Ибо в начале сказал ты, что ничего не помнишь. Как же верить мне тебе после слов твоих первых?
- Просто поверь, о Господин и брат возлюбленный мой. Веришь же ты в невидимых, бесплотных, неосязаемых богов народа своего, значит, и в видение моё поверить в силах, - тихо промолвил Квотриус.
И Северус, не доверявший чудесам, происходившим не по мановению волшебной палочки, как его учили с раннего детства, вдруг поверил. Но ещё один вопрос он просто обязан был задать больному, измученному названному брату.
- Ежели существо сие чудесное от боли избавило тебя, почему же не остановило оно кровь, хлещущую из раны обезболенной?
- Сего не ведаю я, равно, как и о происхождении существа сего невиданного и прекрасного не могу ничего сказать тебе, о брат мой возлюбленный. Прости, о Северус, ежели разочаровал я тебя, - кротко добавил брат.
- А позволь мне отвлечь тебя от мыслей печальных и вернуться к теме, общей для мужчин всех времён и народов - о женщинах. Скажу же я тебе просто, извини за столь нетерпимую тобою вульгарность, но иначе не понимаешь ты, о брат мой - у меня на них не стоит. Никоего вожделения не чувствую я даже к красавицам, поистине отменным, из времени «моего», на которых предлагали мне жениться ради богатств моих.
- О, даже так? - тут же оживился «умирающий лебедь». - И от лицезрения красавиц знатных, коих видел ты, наверняка, в городе нашем, не возбуждается плоть твоя? Совсем никакого холодка или, напротив, жара в крови?
- Нет! Сказал же - я не люблю женщин вовсе, я люблю тебя и… только тебя. Ты виноват в сём, Квотриус! И если у тебя от любой смазливой бабы или девки стояк случается прямо на многолюдной улице… нашей via della Sibelium, то я и не знаю что подумать о тебе.
- О, успокой себя, Северус, брат мой, более жизни любимый, усмири гнев свой, не говори мне словеса таковые грубые, неправдивые. Знаешь же ты хорошо, что язык плебса вульгарный и слышать мне больно. Пошто же изводишь и ты меня им время от времени? Но забудем о сём! Забудем о черни!
Лишь хотел сказать я, что женская красота радует меня, как цветок невиданный, необычайный и прелестный или же, как необходимый, но неуловимый эпитет, коий не ложится в рифмы од моих, то есть, не рифму, конечно, ибо нет таковых у меня, но… Как бы выразить сие… Не подходило мне ничто, в голову порою взбредавшее - и вот -найдено оно от одного лишь взгляда на красавицу некую, недоступную, честную матрону ли, девицу ли. Пробовал же я писать оды ещё до появления твоего в доме да только изводил пергамент попусту. Не придумывались рифмы мне никогда, но, что касается образов чарующих, волнующих воображение, множественных, то всех их записывал я на табличках вощёных, но так и не удалось мне сложить хотя бы оду целую, хотя бы единую, пока… Покуда не полюбил я тебя.
- Так пишешь ты оды, посвящённые мне, мужчине, возлюбленному твоему, черпая вдохновение в красоте женской, исполненной низкой чувственности?! А я-то думал, в уме своём целомудренен ты, но вовсе не так развращён…- явно неприязненно, не скрывая своего чувства, медленно проговорил разобиженный Северус.
_____________________
* Фархад и Ширин ' («Хосров и Ширин») - эпическая поэма в фольклоре и литературе многих народов Востока. Трагическая история любви; ее герои соотносятся с реальными историческими прототипами, жившими в 6-7 вв. «Увы, Фархад, умерла Ширин. И Фархад упал замертво… '
* * Пунические войны — войны между Римом и Карфагеном (264 — 146 г. до н. э.) На протяжении этого временного этапа произошли три Пунических войны. В итоге верх одержала римские легионы, и финикийское (пуническое) государство перестало существовать.
Глава 57.
Северус-то, гордец, с уверенностью полагал, что Квотриус ищет и находит вдохновение лишь в единственном своём возлюбленном. Но Снейпа не покидало ощущение, что на «прощальную» оду Квотриуса вдохновило что-то иное, но уж точно не любовь, хотя в ней были и красивые строфы о ней, к сожалению, лишь частично восстановленные, а, скорее, додуманные единственным их чтецом. Но вот что или… кто даровал вдохновение названному брату? Кто «надиктовывал» ему эти страшные и прекрасные строки?
- Да так оно и есть, ибо стыдлив я от рождения своего, да и на женщин смотрю я нечасто - чаще себе под ноги, и думаю, когда тебя нет поблизости, лишь о тебе и… - отчего-то замялся Квотриус. - После возвращения из похода, коий плохо помню я отчего-то, смутно воспоминаю я лишь, как сильно и страшно переменился я внешне, а что послужило причиною тому, и не ведаю… Не выходил же я за пределы усадьбы твоей, о брат мой высокорожденный и Господин, не покидал дома твоего, даже опочивальни своей, о Северус мой возлюбленный. Славословие же твоё сегодняшнее, столь страшными словесами завершившееся, что лишился сознания я от боли резкой душевной, и вовсе странным мне показалось. Не помню я ничего о ране злой, кою нанёс мне маг некий - уж не Гарольдус ли? Нет, конечно. Он, твой гость, хоть и глуп и невоспитан весьма, но тому еси объяснение простое, ибо пробыл он долгие годы рабом у варваров диких. Но не зол Гарольдус, напротив, заметил я чрезвычайное любопытство его и мягкость характера. Схож он с ребёнком малым, из коего взрослые не вылепили ещё форму, присущую им самим - вот что думаю я о драгоценном госте твоём.
- Отчего вдруг подобрел ты к Гарольдусу, гостю моему? И отчего черты характера его описываешь ты столь метко, как не смог бы я сам?
- И сам не ведаю я причины, побудившей меня так отзываться о нём. Сердце ли, душа ли, скорее, разум подсказывают мне, что прав я.
- Воистину так оно и есть. Прав ты, о Квотриус возлюбленный мой, биение сердца живого. Но тебе пора бы и отдохнуть, не то мы заговорились, а горло твоё изранено сильно. Прошу, поспи хотя бы немного. Тебе бы лучше сохранять молчание до завтрашнего утра.
- Нет, не волнуйся за меня, Северус, спаситель мой, вовсе не устал я, и горло моё не першит, оно в порядке истинном. О едином хочу просить, молить тебя - о Северу-у-с-с, не ругай, не кори меня за увлечение моё былое, кое называл я любованием на красу женщин. Не скрою, иной раз, ещё не будучи и осьмнадцати лет от роду, мечтал я о поцелуе невинном хотя бы с одной из красавиц знатных и богатых, но всегда держал я в уме, что рабыня Карра дана мне высокорожденным отцом мои… нашим для утешения всплесков похоти юношеской и усмирения плоти моей. Мечтал я даже, что вот вскоре станет она окончательно старухой, не могущей боле удовлетворять меня и, быть может, с рабыней новой камерной своей, высокорожденным отцом дарованной, будет мне лучше. Признаю я сие всем сердцем своим и раскаиваюсь теперь горько, ибо грешен есть пред тобою, до меня безгрешным. Лежит грех на мне великий, ибо растлил я стоика, во всём воздержанного, но да воздадут мне грозные и суровые боги отца моего за грех сей, и кару приму я без стенаний и плача горестного, и мольбы о прощении, ибо в ночь первую появления твоего уж семя излил я два раза, представляя тебя рядом с собою на ложе и длань твою на чреслах моих.
Снейп, постепенно подмерзавший в праздничной тонкой шерстяной тунике и замёрзнув под конец монолога, как и доселе, смущающегося брата, лишь промолчал загадочно, потом поцеловал названного брата, уговорил его не бояться мести богов и высочайшей милостью простил Квотриусу его мечты о прекрасных незнакомках.
Он, наконец-то, решил подогреть своё внимание поосновательнее, сменив столь щекотливую тему, и обратился с новым, наиболее интересующим его вопросом к уже порозовевшему от Кроветворного зелья Квотриусу. Тот уже выпил ещё и пол-бокала драгоценного, хоть и грубого, хоть и праву считавшегося венецейским стекла с Укрепляющим зельем, так что младшему брату показалось - ещё немного, и он встанет на ноги, полный сил.
- Помнишь ли ты, как случилось, что отворилась рана на шее?
- Помню отчётливо, что хотел я прийти на пир, как и обещал тебе, столь страстно целовавшему меня, от
