-
- И матерь моя, высокорожденная патрицианка из дома Божественного Кесаря Гонория, тоже? - внешне, о только внешне спокойно спросил Северус.
- Мы не о матерях, а об этом полукровке - бастарде зазорном. Да и о тебе, Господин дома, ты та ещё штучка, а прикидаваешься… - уже спокойнее продудел раскрасневшийся и пыхтящий от напряжения Фромиций.
Многим известно, что сумасшедшие в припадке значительно, в порядки раз сильнее нормальных людей, вот и приходилось братьям вдвоём сдерживать обезумевшего вконец и не узнающего Северуса, неистово и отчаянно вырывающегося Квотриуса. Вдруг Квотриус обмяк в их хватке, практически повиснув на их локтях, и прослезился.
- Северу-ус! Ты вернулся ко мне или… к той блудливой жен…
-
- Да, мой возлюбленный брат Квотриус, к тебе и только к тебе. Прости, что меня не оказалось рядом, когда тебе стало хуже. Говори же, что они сделали тебе.
А вы оба - быстренько да споренько, дабы не ушибся он о пол, отпустите брата моего - бастарда! Не виновен он ни в чём, ибо безумен еси. Разве не заметили вы сего?
Да и что произошло, что оскорбили вы дом мой и мужчин всех - Господ, домочадцев и даже гостя в нём?! Вижу я, пьяны вы оба вне всяческой меры, вот и мелете всякую чушь! - на громких тонах «разъяснил» Северус двум не только обжорам, но и «доблестным» пьянчугам, к тому же.
- Грязнокровка сей оскорбил сестру нашу, наречённую невесту, между прочим, твою, о нечестивый Господин дома, греху плотскому предающийся со сводным братом своим по отцу! Оболгал сей дурень - грязнокровка честнейшую девицу такими словесами… Не в силах даже пересказать я, будучи слегка навеселе даже, тебе сии словеса поганые его. Негоже тебе даже от меня - родно-о-ого брата-а, - заплакал пьяными, нечестивыми слезами, «родной» брат, - услышать их, ибо всё сие есть клевета грубейшая на честную девицу, сестру нашу возлюбленную, агницу, голубку непорочную.
Это произнёс Вероний, выпивший, верно меньше, а, может, просто более крепкий или, что скорее всего, попросту уже успевший к этому времени протрезветь.
- Не сметь говорить о брате моём: «грянокровка»! И о девке вашей, мой дом осквернившей по- настоящему!
А всё, что отношение имеет к невесте моей, весь грех её ведаю я сам и без ваших намёков на её чистоту! Она же сильно и давно беременна, и вы, Сабиниусы, хотели провести меня, дабы честью своею расплатился я за её бесчестие, стоя с ней у жертвенного алтаря.
Более того, отец ваш обманул, как не подобает делать высокорожденному патрицию, по мнению отца моего, но, верно, считаете вы, Сабиниусы, что с простецами хороши все средства?! А я вот и брат мой - суть маги!
- Северу-ус! Люби-и-мый! Они… Они избили меня, было мне столь больно, что душа моя не выдержала и надорвалась, надавали пощёчин сильных и оскорбили словесами пакостными, более плебсу приставшими…
- Сейчас, сейчас, братец мой, не волнуйся боле, восстановлю я честь твою, нечестивцами пиаными поруганную.
А теперь вы, Сабиниусы, либо извиняйтесь за словеса ваши грязные да за всю семью вашу, за все поколения фамилии вашей, кою оболгали вы, опошлив любовь мою братскую ко Квотриусу, умом тронувшемуся, за обман и подлог беременной невесты, за избиение брата моего возлюбленного, либо скажу я в свою очередь слова расторжения помолвки!
Никого не побоюсь, и от богатого приданого откажусь с лёгкостию, ибо оскорблён вами, о злодеи, есть я сам - Господин дома Снепиусов - высокорожденных патрициев, и брата моего, и всех домочадцев моих мужеска пола! Даже отца моего высокорожденного! Где, где он был во время избиения брата моего сумасшедшего но любимого… столь много?!
- Высокорожденный патриций Снепиус Малефиций Тогениус пошёл во время сие навестить кадушку с мочою. Так он, по крайней мере, объяснил отлучку свою. - мрачно, будто речь шла о жизни и смерти, пробасил Фромиций.
- Всех, всех оскорбили вы, ибо либо моча, либо сперма ударили вам в неразумные ваши головы! А ещё магами называетесь, да вы не то, что чародействовать, но и пить, как подобает хоть высокорожденным патрициям, хоть и простецам, не умеете вовсе!
Братья тем временем («Может, и вправду устыжённые мной?») подозрительно и неохотно отпустили расслабленного Квотриуса, Снейп поддержал падающего брата и положил его, лёгкого, не раздумывая о значении этого поступка, а попросту не читавшего о нём, на ложе своё застланное.
Это неписанное действие в глазах ромеев, оказывается, означало многое. Ложе свободного человека - его собственность, личная святыня, в своём роде, неприкосновенная. И если уложить на него другого человека, тоже свободного, это означает весьма близкие отношения между этими свободными людьми, гражданами. Иначе говоря, то, что делят они ложе. Рабыни и рабы не в счёт, у них же нет душ, это всё равно, что спать с вещью бессловесною. Такова была двойная мораль прогнившего насквозь латинского общества, запутавшегося в отношениях «патриций - плебеус», «патриций - раб/рабыня», «плебс и те же» и прочими. Северус об этом никогда не читал, но если бы и прочёл, то всё равно сделал бы тоже самое.
Наверное, безумцу Квотриусу, видимо, толкнувшему целую речь о бесчестности Адрианы Ферликции перед пьяными рожами, надо было отдохнуть, может быть, поспать немного для восстановления сил и полного забвения о грубом обращении с ним. А где же отдыхать, как не на ложе? Не на коврике же домотканом у ложа? И не на холодном же земляном полу?
Глава 71.
- Так и вправду мужеложец есть ты, о наречённый жених сестры нашей несчастной. Так и не разделишь ты ложа с Адрианою? - спросил в настоящем испуге сам Фромиций, а не этот пустомеля Вероний.
- Представьте себе, разделю в нощь первую же и зачну ей сына, коли боги ромейские милостивые и справедливые будут не против. И люблю я брата сводного своего и… ещё одного свободного домочадца своего. Но можете не беспокоиться, и Адриана не будет обойдена мужеским вниманием и силой. Хватает меня и на рабынь, брат же мой к женщинам несвободным вовсе не ревнует меня.
- Да и к свободной, - Северус деланно рассмеялся, - не возревнует. Тем более, что не настолько уж свободна ваша любимая сестрёнка, приходящаяся вам двоюродной по матерям и родною лишь по отцу. А занято её чрево… воистину безразмерное и пухлое, как и вся невеста моя наречённая, верно, лучшими самыми жирными кусками агнца, коими вы, братья уж поделились со сестрою вашею, - отчеканил Северус, почти не солгав.
В очередной раз уже Северусу пришлось лгать. Северус вообще… очень много лгал в этом времени. И Квотриусу досталось очень много горькой, как правда, лжи, не говоря уже о всяких Папеньках-Маменьках, даже любимому, такому неискушённому во лжи Гарри. Лгал Северус и рабам.
И, наконец, Снейп лгал самому себе, что воспринималось тяжелее всего. Делалось всё это с весьма благими целями - не допустить, остановить, начать, предотвратить, перехитрить, извернуться, иногда, но редко, даже просто так, для красного словца…
Но сейчас, по его мнению, он вовсе не солгал, лишь отчасти, что касается его самого. Ведь действительно мужеским вниманием хоть Таррвы, хоть Фунны, хоть даже… Выфху, чтобы не смотрел на Господ по-жабьи, не считая Квотриуса, которого пока ещё рановато будет допускать к супруге, ибо безумен он, женщина обделена не будет. А пикты да и Выфху, наверняка, весьма похотливы, вот и составят ей тёплую компанию, по очереди, разумеется. Да, Северус решил вдвойне отплатить несчастной Адриане - за себя, свою поруганную графскую честь пустив её по рукам («Всё равно, в кромешной темноте спальни в октябрьскую ночь не разберёт, кто принимает её на моём ложе, а я уйду спать к Квотриусу»), и за Квотриуса, дав ей Абортирующее зелье, чтобы в конце концов забеременела бы она именно от него, а не от этих уродов, ели уж ризнаться себе, пиктов или и простого раба, только «мастер-класса». Всё равно, до течения женских кровей она будет бесплодна.
- Что же нам, убо-о-геньким остаётся-а-а, принимаем мы тебя, о высокоро-однейший Господи-и-н славного дома Снепиусов, таким, каков ты есть, мужеложце-э-м, ло-о-же делящим с бра-а-том своим сводны-ым. И извиня-а-емся за слова, и вправду пьяные, глупые, слетевшие с лан-и-ит наших нечи-и-стых,
