отпечатки своих пальцев. Потоки плазмы тоже не оставляют потных следов. Закончив эту работу, Тертулиано Максимо Афонсо оделся, взял свой учительский портфель и два пакета и вышел. На лестнице он встретил соседку с третьего этажа, она спросила, не надо ли ему помочь, он отказался: нет, сеньора, большое спасибо, и в свою очередь поинтересовался, как она провела выходные, она ответила: так себе, как всегда, и прибавила, что слышала, как он печатал на машинке. Тертулиано Максимо Афонсо сказал, что рано или поздно соберется и купит компьютер, от него, по крайней мере, нет шума, соседка возразила, что машинка ей не мешает, наоборот, ей даже приятно, она не чувствует себя такой одинокой. Поскольку понедельник был днем уборки, соседка спросила, не вернется ли он домой до обеда, он ответил, что нет, он пообедает в школе и придет только вечером. Они попрощались, и Тертулиано Максимо Афонсо, понимая, что соседка пожалела его, увидев, как неловко он тащит портфель и два пакета, стал очень осторожно спускаться по лестнице, внимательно глядя себе под ноги, не споткнуться бы и не упасть, тогда он просто умрет от стыда. Машина стояла за почтовым ящиком. Он положил пакеты в багажник, вернулся и вынул из кармана письмо. Какой-то пробегавший мимо мальчишка нечаянно толкнул его, и письмо упало на тротуар. Мальчик остановился и извинился, но, видимо опасаясь, что его станут бранить или накажут, повел себя не совсем так, как полагается, не поднял и не вернул письмо. Тертулиано Максимо Афонсо сделал ему рукой дружеский знак, давая понять, что принимает извинение и прощает остальное, и наклонился, чтобы подобрать письмо. Он подумал, что мог бы бросить вызов самому себе, оставить письмо там, куда оно упало, и вручить судьбу их обоих, и свою и письма, случаю. Возможно, первый же прохожий поднимет потерянное письмо и, увидев, что на него наклеена марка, опустит его в почтовый ящик или откроет, чтобы посмотреть, что там внутри, и, прочитав, выбросит, не исключено также, что первый прохожий не заметит письма и наступит на него, и в течение дня многие люди будут топтать его, пока наконец кто-то не отшвырнет мятый и грязный комок носком ботинка на обочину, откуда его потом выметет уборщик. Но пари не состоялось, письмо было поднято и опущено в почтовый ящик, колесо фортуны наконец-то пришло в движение. Теперь Тертулиано Максимо Афонсо поедет в магазин видеокассет, проверит вместе с продавцом фильмы, принесенные в пакетах, заплатит за них, а также за те, которые он оставил дома, и, возможно, скажет себе, что он больше не зайдет сюда никогда в жизни. Искушенного в коммерции продавца, к большому облегчению Тертулиано Максимо Афонсо, не было, его обслуживала неопытная девушка, поэтому вся процедура заняла больше времени, и, кстати, очень пригодилась способность клиента считать в уме, когда пришло время окончательного расчета. Продавщица спросила, не желает ли он еще что-нибудь купить или взять напрокат, он ответил, что нет, он уже закончил исследование, он сказал это, забыв, что девушки не было в магазине, когда он произносил свою знаменитую речь об идеологических знаках, присутствующих в каждом киноповествовании, в том числе и в великих шедеврах седьмого искусства, но особенно в массовой продукции категорий «Б» или «В», в фильмах, которые обычно не принимаются всерьез, по каковой причине именно в них упомянутые знаки оказываются наиболее действенными, захватывающими врасплох ничего не подозревающего зрителя. Магазин показался ему более тесным, чем когда он пришел сюда в первый раз, около недели назад, за это время его жизнь изменилась невероятным образом, сейчас ему казалось, будто он витает в каких-то туманных сферах, где-то между небом и адом, и он недоуменно спрашивал себя, откуда и куда он идет, ибо, согласно расхожему мнению, одно дело, когда душа возносится на небеса из ада, и совершенно другое, когда ее сбрасывают с небес в ад. Он уже вел машину в направлении школы, когда сии эсхатологические рассуждения были вытеснены из его мыслей аналогией совершенно иного порядка, заимствованной из естественных наук, раздел энтомология, заставившей его посмотреть на себя как на куколку бабочки, находящейся в состоянии глубокого сна в таинственном процессе метаморфоза. Несмотря на плохое настроение, которое было у него сегодня с того момента, как он встал с постели, он улыбнулся такому сравнению, подумав, что, войдя в какое-то состояние в качестве гусеницы, он имеет шансы вылететь из него бабочкой. Стать бабочкой, только этого мне не хватало, пробормотал он. Он припарковал машину возле школы и взглянул на часы, у него еще есть время выпить кофе и просмотреть газеты, если будут свободные. Он знал, что пренебрег подготовкой к урокам, но это искупится опытом, ему и раньше приходилось импровизировать, и никто ничего не заметил. Но есть нечто, чего он никогда не делал и теперь не сделает: войдя в класс, он не обрушит на ни в чем не повинных детей свое настроение. Сегодня должен быть опрос. Но это было бы нечестно, это было бы злоупотреблением властью со стороны того, кто, являясь хозяином положения и держа в руке нож, орудует им как хочет, изменяя толщину ломтя сыра по своему капризу, в зависимости от своих предпочтений. Войдя в учительскую, он увидел на стенде несколько свободных газет, но, чтобы добраться до них, ему пришлось бы обойти стол, за которым пили кофе и разговаривали трое его коллег. Просто пройти мимо них было не совсем вежливо, тем более что там сидел и его друг, математик, который столько для него сделал. Остальные двое были пожилая учительница литературы и молодой учитель естествознания, с кем у Тертулиано Максимо Афонсо никогда не было особенно близких отношений. Он поздоровался, попросил разрешения составить им компанию и, не дожидаясь ответа, подвинул стул и сел. Человеку, мало знакомому с местными обычаями, это, пожалуй, могло бы показаться проявлением невоспитанности, но у них в учительской сложились такие простые и естественные отношения между людьми, основанные на всеобщем молчаливом соглашении, что никому не пришло бы в голову отрицательно ответить на его вопрос, все бы хором выразили свое согласие, кто-то искренне, а кто-то не очень. Единственным деликатным обстоятельством, могущим создать определенное напряжение между собеседниками и вновь пришедшим, могла бы стать сугубая конфиденциальность обсуждаемого предмета, но эта проблема разрешалась другим вопросом, по сути своей чисто риторическим: я вам не помешаю, на который существовал только один приемлемый в обществе ответ: нисколько, присоединяйтесь к нам. Сказать вновь прибывшему, хотя бы и очень вежливо: да, сеньор, помешаете, лучше сядьте в другое место, было абсолютно недопустимо, это бы серьезно нарушило и поставило под угрозу традиционно сложившиеся в данной группе людей отношения. Тертулиано Максимо Афонсо принес себе кофе и спросил: что новенького. Вас интересуют новости внутренние или внешние, ответил вопросом на вопрос математик. Для внутренних слишком рано, я имею в виду внешние, сегодня я еще не читал газет. Все войны, которые шли вчера, продолжаются сегодня, сказала преподавательница литературы. Не следует забывать также о большой вероятности и даже неизбежности того, что вот-вот начнется еще одна, прибавил учитель естествознания, будто у него существовала договоренность на этот счет. А вы, как вы провели этот конец недели, поинтересовался преподаватель математики. Очень спокойно, я почти все время читал книгу, о которой, по-моему, уже говорил, о месопотамских цивилизациях, главу, повествующую об амореях, весьма познавательно. А я ходил с женой в кино. Ах, произнес Тертулиано Максимо Афонсо, отводя взгляд. Наш коллега не большой любитель фильмов, пояснил преподаватель математики остальным. Я никогда не утверждал, что не люблю кино, я только говорил и готов повторить, что предпочитаю книги. Мой дорогой, не надо придавать этому такого значения, не надо сразу набычиваться, вы же знаете, я порекомендовал вам посмотреть тот фильм из самых лучших побуждений. А что означает слово набычиваться, спросила учительница литературы, отчасти из любопытства, отчасти чтобы подлить масла в огонь. Набычиваться, ответил математик, значит раздражаться, сердиться, дуться, пожалуй, точнее всего передает этот смысл именно глагол дуться. А почему, по вашему мнению, глагол дуться передает этот смысл точнее, чем раздражаться или сердиться, спросил учитель естествознания, Я высказал только свое личное мнение, основанное на моих детских воспоминаниях, когда моя мама бранила или наказывала меня за какую-нибудь шалость, я мрачнел и переставал разговаривать, мог молчать часами, и тогда она говорила, что я дуюсь. Или что вы набычились. Именно. А у нас дома, когда я была маленькой, сказала учительница литературы, в таких случаях прибегали к другой метафоре. Какой. Скажем, ослиной. Почему ослиной. Говорили: не привязывай осла, вы напрасно стали бы искать это выражение в словарях, его там нет, я думаю, его употребляли только в нашей семье.
Все засмеялись, кроме Тертулиано Максимо Афонсо, который криво улыбнулся и пояснил: думаю, так говорят не только в вашей семье, мы тоже употребляли данное выражение. Все снова засмеялись, и мир был восстановлен. Преподавательница литературы и учитель естествознания встали, сказав на прощание: скоро увидимся, возможно, у них были занятия далеко от учительской, где-нибудь наверху, у историка и математика оставалось еще несколько минут, чтобы закончить разговор. У вас слишком мрачное выражение лица для человека, который, по его словам, провел два дня за чтением книг по истории, заметил коллега- математик. Вам показалось, у меня нет никаких причин быть мрачным, я плохо выгляжу, потому что мало спал. Можете объяснять это как вам угодно, но, уверяю вас, с тех пор, как вы посмотрели тот фильм, вы производите впечатление совершенно другого человека. Что вы имеете в виду. Только то, что я уже говорил, по-моему, вы изменились. Нет, я все тот же. Конечно. В последнее время я действительно несколько озабочен, у меня осложнения личного порядка, такое может случиться с каждым, но это не означает, что я стал другим человеком. А я и не говорю, будто вы стали другим, я нисколько не сомневаюсь в том, что вас по- прежнему зовут Тертулиано Максимо Афонсо и что вы работаете учителем истории в нашей школе. Тогда я не понимаю, почему вы утверждаете, что я стал другим. Это произошло после того, как вы посмотрели фильм. Не будем говорить о фильме, вы ведь знаете мое к нему отношение. Хорошо, не будем. Я все тот же. Несомненно. Вы, наверное, помните, у меня ведь была депрессия, маразм, как вы изволили ее называть. Именно. К таким вещам надо отнестись с пониманием. Я отношусь к вам с пониманием и уважаю вас, как вам хорошо известно, но сейчас мы говорим о другом. Я все тот же человек, что и раньше. Теперь на этом настаиваете вы. Да, как я вам уже говорил несколько дней назад, я живу в состоянии постоянного нервного напряжения, что не может не отражаться на моем лице и на моем поведении. Согласен. Но это отнюдь не означает, что я настолько изменился и морально, и физически, чтобы казаться другим человеком. Я только имел в виду, что вы по-другому выглядите, я не говорил, что вы кажетесь другим человеком. Разница между этими утверждениями очень невелика. Наша коллега, преподавательница литературы, наоборот, сказала бы, что разница тут огромная, а она-то разбирается в таких вещах, я думаю, что в том, что касается тонкостей и оттенков, литература является почти такой же точной наукой, как математика. Я всего лишь занимаюсь историей, в которой тонкостей и оттенков просто не существует. Они бы существовали, если бы история могла быть, скажем, точной копией реальной жизни. Вы меня удивляете, прежде я не замечал у вас склонности к риторическим штампам. Вы правы, следовало сказать, что история могла бы быть не копией жизни, а одним из возможных отражений, очень похожим, но не тождественным. Тертулиано Максимо Афонсо снова отвел глаза, но тут же неимоверным усилием воли опять заставил себя посмотреть на коллегу, как бы желая прочесть, что скрывается за внешней бесстрастностью его лица. Математик стойко выдержал его взгляд, будто все это не имело никакого особенного значения, а потом с улыбкой, в которой содержалось столько же иронии, сколько искренней благожелательности, сказал: не исключено, что я еще раз посмотрю комедию «Упорный охотник», может быть, открою в ней что-то такое, что поможет мне понять, почему вы ходите сам не свой, сдается мне, что именно там кроется корень зла. Тертулиано Максимо Афонсо содрогнулся, но, несмотря на замешательство и панику, ему удалось вполне любезно ответить: не трудитесь, я хожу сам не свой, как вы изволили выразиться, по той простой причине, что не знаю, как мне прекратить отношения, которые зашли в тупик, как мне выпутаться, если вы когда-нибудь были в такой ситуации, то вам известно, что при этом чувствует человек, а теперь мне пора на урок, я уже опаздываю. Если вы не возражаете, то, хотя история данного места знает как минимум один опасный случай, я провожу вас до угла коридора, сказал математик, но я торжественно обещаю вам, что не совершу больше такой неосторожности и не положу руку вам на плечо. Раз на раз не приходится, возможно, сегодня мне было бы все равно. Но я не хочу рисковать, вы и так заряжены до предела. Оба рассмеялись, учитель математики от души, а Тертулиано Максимо Афонсо через силу, в его ушах все еще звучали слова, ввергшие его в панику, самая страшная из угроз, существовавшая для него в ту минуту. На углу коридора они расстались, и каждый пошел своим путем. Появление в классе преподавателя истории лишило учеников приятной иллюзии, порожденной его опозданием надежды на то, что сегодня урока не будет. Еще до того как сесть, Тертулиано Максимо Афонсо объявил, что через три дня, в ближайший четверг, им предстоит написать еще одну, последнюю в этом учебном году, письменную работу, которая будет иметь решающее значение для выведения итоговых оценок. Тем более что в последние две недели до конца занятий я не собираюсь устраивать вам устных опросов, этот и два следующих урока мы посвятим повторению пройденного материала, чтобы освежить его в памяти перед экзаменом. Его речь была встречена с радостью даже самыми невозмутимыми учениками, слава богу. Тертулиано не стремится пролить больше крови, чем крайне необходимо. Теперь все их внимание будет направлено на то, чтобы попытаться определить, какие разделы учитель станет излагать с наибольшим энтузиазмом, ибо человек обладает способностью логического анализа степени интенсивности, и учитель, не отдавая себе в этом отчета, совершенно бессознательно мог бы подсказать им, какие именно темы войдут в письменную контрольную. Если верно, что ни одно человеческое существо, включая людей, достигших весьма преклонного возраста, не может обходиться без иллюзий, представляющих собой странную психическую болезнь,
