затруднения или если руководство решит, что не стоит приобретать то, что можно взять напрокат, то это нисколько не унизит ее в глазах общества. Рачительные хозяйки с приходом весны и наступлением солнечных дней закладывают в ломбард одеяла и прочие теплые вещи, и это нисколько не лишает их уважения общества, прекрасно знающего, что такое материальные трудности. Можно, конечно, сомневаться, подумал ли сам Тертулиано Максимо Афонсо в данный момент о том, что мы только что написали, начиная со слова «рачительные» и кончая словом «трудности», но поскольку и эти слова, и все, что можно прочитать между ними, является самой что ни на есть святой и чистой истиной, скорее всего, подумал. Во всяком случае, теперь мы можем успокоиться, ибо знаем, что должно произойти в ближайшее время, видимо, Тертулиано Максимо Афонсо безо всяких опасений отправится в магазин, торгующий маскарадными принадлежностями, чтобы выбрать и приобрести бороду, больше всего подходящую к его лицу, но при этом он будет вынужден самым решительным образом, даже если ему предложат весьма соблазнительную скидку в цене, отказаться от бородки, которую обычно называют «гуляй-вошка» и которая превратила бы его в элегантного законодателя мод, поскольку, к сожалению, ее форма от уха до уха и малая длина волос, уж не говоря о том, что она совершенно не закрывает верхнюю губу, безжалостно выставили бы на всеобщее обозрение черты, которые он желал скрыть. По причинам противоположного свойства следовало отвергнуть и слишком длинную бороду, даже не принадлежащую к типу апостольской, чтобы избежать ненужного внимания любопытствующих. Наиболее подходящей для его целей была бы борода скорее короткая, нежели длинная, но при этом густая, надежно закрывающая лицо. А потом Тертулиано Максимо Афонсо проведет много часов, упражняясь перед зеркалом в ванной комнате, накладывая на лицо и вновь снимая тончайшую пленку, на которой укреплены волосы, как можно точнее пригоняя ее к своим собственным низко спускающимся на висках волосам и к очертаниям скул, ушей и губ, особенно губ, они должны свободно двигаться, ведь ему придется разговаривать, возможно, есть и даже, кто его знает, целоваться. Когда он впервые увидел в зеркале свою новую физиономию, то ощутил мощный внутренний толчок, шок, нервную судорогу в области солнечного сплетения, которая в последнее время была ему так хорошо знакома, причиной данного шока оказалось не только то, что он увидел себя не таким, как раньше, иным, это было вполне естественно, принимая во внимание ситуацию, в которой ему теперь приходилось жить, и его новое восприятие себя самого, но, что особенно интересно, у него возникло впечатление, что он наконец-то обрел свою собственную, истинную сущность. Это впечатление было столь сильным, столь захватывающим, радостным, что он испытал непреодолимую потребность сохранить, увековечить свой новый образ, поэтому с величайшими предосторожностями, стараясь не встретиться ни с кем из знакомых, вышел из дому и направился в фотоателье подальше от квартала, в котором жил, намереваясь заказать портрет. Его не устраивало стандартное освещение и слепой автоматизм мгновенной фотографии, он хотел получить тщательно выполненный портрет, который ему было бы приятно рассматривать, глядя на который он мог бы с удовлетворением сказать: вот я какой. Он заплатил наценку за срочность и сел в ожидании своей очереди. Служащему, который посоветовал ему пока погулять: ваше время подойдет не так скоро, он ответил, что предпочитает ждать здесь, и, неизвестно зачем, прибавил: мне нужен портрет для подарка. Иногда он подносил руки к бороде и слегка поглаживал ее, проверяя, все ли на месте, потом снова принимался листать лежавшие на столе фотографические журналы. Когда он вышел из ателье, у него было полдюжины фотографий среднего формата, которые он решил уничтожить, чтобы не ощущать себя размноженным, и одна увеличенная. Он вошел в ближайший торговый центр, закрылся в туалете и там, вдали от нескромных взоров, снял свой маскарад. Если бы кто-нибудь видел, как в туалет вошел бородатый мужчина, он вряд ли признал бы его в человеке с чисто выбритым лицом, который вышел оттуда через пять минут. Люди обычно не замечают, во что одеты бородачи, а конверт, который он раньше держал в руке и по которому его можно было бы узнать, теперь надежно спрятан между пиджаком и рубашкой. Тертулиано Максимо Афонсо, до сего дня мирный преподаватель истории в средней школе, только что показал нам, что он наделен недюжинным талантом для того, чтобы стать профессионалом в одной из двух взаимоисключающих областей, преступником или идущим по его следу полицейским. В свое время мы узнаем, чему именно он отдаст предпочтение. Вернувшись домой, он прежде всего сжег в мойке для посуды маленькие дубликаты увеличенной фотографии, открыл кран и смыл пепел, а потом, вдоволь налюбовавшись своим новым тайным образом, опять положил портрет в конверт и спрятал его на книжной полке за книгой по истории промышленной революции, которую он никогда не читал.
Прошло еще несколько дней, учебный год закончился, был принят последний экзамен и выставлен последний переходный балл, коллега-математик попрощался, сказав: я еду в отпуск, но потом, если вам что-нибудь понадобится, звоните и будьте осторожны, очень осторожны, директор напомнил ему: не забывайте о нашей договоренности, когда я вернусь после каникул, я позвоню узнать, как двигается работа, если надумаете уехать из города, вы ведь тоже имеете право на отдых, оставьте мне на автоответчике свой номер. В один из этих дней Тертулиано Максимо Афонсо пригласил Марию да Пас поужинать, ему наконец стало стыдно за то, как он себя с ней ведет, надо было проявить деликатность, поблагодарить ее и дать какое-то объяснение по поводу результатов письма, даже если бы его пришлось выдумать. Они встретились в ресторане, она немного опоздала, сев за столик, она извинилась, задержка произошла из-за матери. Глядя на них, никто бы не сказал, что они любовники, хотя, возможно, и догадался бы, что недавно они ими были и еще не совсем привыкли к своему новому положению, к тому, что теперь они безразличны друг другу или делают вид, что безразличны. Они произнесли несколько стандартных фраз: как поживаешь. А у тебя как дела. Много работы. У меня тоже, и пока Тертулиано Максимо Афонсо в очередной раз колебался, не зная, какое следует придать направление их разговору, она опередила его и прямо взяла быка за рога, спросив: это письмо удовлетворило тебя, ты получил из него нужную информацию. Да, сказал он, отдавая себе отчет в том, что его ответ был в одно и то же время и правдивым и лживым. А мне показалось, что нет. Почему. Слишком уж оно тоненькое. Не понимаю. Если мне не изменяет память, тебе нужно было много подробных данных, они бы просто не уместились на одном-единственном листке, который лежал в том конверте. Откуда ты знаешь, что там всего один листок, ты его раскрыла, неожиданно резко спросил Тертулиано Максимо Афонсо, заранее зная, какой он получит ответ. Мария да Пас посмотрела ему прямо в глаза и спокойно сказала: нет, и ты обязан был это знать. Прошу тебя, прости, у меня случайно вырвалось, я сказал, не подумав. Я могу простить тебя, если ты настаиваешь, но боюсь, что не смогу пойти дальше. Куда дальше. Например, забыть, что ты считаешь меня способной раскрыть письмо, пришедшее тебе. В глубине души ты прекрасно понимаешь, что я так не думаю. В глубине Души я знаю, что ты ничего обо мне не знаешь. Если бы я не доверял тебе, я бы не попросил у тебя разрешения написать письмо от твоего имени. Мое письмо было только маской, твоей маской. На что ты намекаешь, я же тебе объяснил, по какой причине решил поступить именно так. Объяснил. И ты согласилась. Да, согласилась. Так значит. Значит, теперь я жду, чтобы ты показал мне полученную информацию, не потому, что она меня интересует, а потому, что ты, насколько я понимаю, обязан это сделать. Теперь ты мне не веришь. Я поверю, когда ты мне покажешь, каким образом нужные тебе данные смогли уместиться на одном-единственном листке бумаги. Там была не вся информация. Ах, не вся. Я же сказал. Тогда покажи мне то, что ты получил. Еда остывала на тарелках, мясной соус терял аппетитный вид, вино, казалось, уснуло в бокалах, в глазах Марии да Пас стояли слезы. В какое-то мгновение Тертулиано Максимо Афонсо подумал, что для него было бы огромным облегчением рассказать ей все, всю эту историю, с самого начала, этот поразительный, необъяснимый, невиданный случай удвоения людей, невероятное, ставшее действительным, абсурд, вынужденно принятый разумом, неопровержимое доказательство того, что для Бога нет ничего невозможного и что наука нашего века, как кто-то изволил выразиться, просто-напросто дура. Если бы он это сделал, если бы разрешил себе быть откровенным, то все странности его поведения последнего времени получили бы необходимое объяснение, стали бы понятными, включая те его поступки, которые казались ей грубыми и нечестными, оскорбительными для нее с точки зрения самого элементарного здравого смысла, то есть почти все. Тогда к ним вернулось бы согласие, его ошибки и промахи были бы поняты и прощены. И Мария да Пас попросила бы его: оставь эту безумную затею, она может плохо кончиться, и он ответил бы: мне кажется, я слышу слова своей матушки, и она бы спросила: ты ей уже рассказал, и он бы ответил: я только дал ей понять, что у меня возникли некоторые проблемы, и в заключение она бы сказала: раз уж ты мне доверился, давай решать их вместе. В зале занято лишь несколько столиков, они сидят в углу, и на них никто не обращает внимания, такие ситуации, парочки, которые пытаются решать свои семейные или любовные конфликты между рыбным и мясным блюдом или, что еще хуже, начиная с аперитива и кончая платой по счету, это неотъемлемая составная часть истории заведений гостиничного типа, включая ресторан и таверну. Однако благая мысль Тертулиано Максимо Афонсо как пришла, так и ушла, официант спросил, можно ли убирать тарелки, у Марии да Пас уже почти сухие глаза, ведь тысячу раз говорилось, что плакать о пролитом молоке бессмысленно, во всей этой истории хуже всего пришлось кувшину, который упал и разбился. Официант принес кофе и счет, через несколько минут они уже сидели в машине. Я отвезу тебя домой, сказал Тертулиано Максимо Афонсо. Да, пожалуйста, ответила Мария да Пас. Они не сказали больше ни слова, пока машина не выехала на улицу, на которой стоял ее дом. Когда она собиралась выйти у своей двери, он подвел машину к самому тротуару и выключил мотор, чего никогда раньше не делал. Мария да Пас удивилась, искоса посмотрела на него, но ничего не сказала. Не поворачивая головы и не глядя на нее, он решительно произнес несколько напряженным тоном: все, что я говорил тебе в последние недели, было ложью, но если ты захочешь узнать правду, то напрасно потеряешь время, я тебе ее не скажу. Значит, тебе нужны были от кинокомпании какие-то другие сведения, а не статистические данные. Да. Думаю, мне бессмысленно ждать, что ты мне скажешь какие. Да. Наверное, это связано с теми видеокассетами. Довольно и того, что я тебе уже сказал, не надо больше предположений и вопросов. Вопросов я больше задавать не буду, обещаю тебе, но никто не запретит мне строить какие угодно предположения, даже если они покажутся тебе глупыми. Странно, что тебя это не удивило. Что именно должно было меня удивить. Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду, не заставляй меня повторять. Рано или поздно тебе все равно придется сказать мне правду, я и не ждала, что услышу ее сегодня. А почему ты считаешь, что я скажу тебе правду. Потому что ты порядочнее, чем тебе кажется. Но не настолько, чтобы рассказать тебе все. Здесь дело не в отсутствии порядочности, скорее всего, тебя заставляет молчать что-то другое. Что. Сомнение, неуверенность, страх. Почему ты так думаешь. Я прочла это на твоем лице, поняла по твоим словам. Я же тебе сказал, что все они были ложью. Слова были ложью, а тон голоса нет. Что же, отвечу, как отвечают политики, я сего не утверждаю и не опровергаю. Это одна из уловок дешевой риторики, не способной никого обмануть. Почему. Потому что всем сразу становится ясно, что такая фраза выражает скорее утверждение, а не опровержение. Я никогда не обращал на это внимания. Я тоже, я подумала так только сейчас и только благодаря тебе. Но я не подтвердил ни страха, ни сомнения, ни неуверенности. Ты их и не опроверг. Сейчас не время играть словами. Играть словами лучше, чем плакать в ресторане. Прости. Сейчас ты ни в чем передо мной не виноват, мне не на что жаловаться, я узнала половину того, что хотела узнать. Я только признался, что врал тебе. Это и есть та половина, которую я уже знаю, теперь, надеюсь, я буду лучше спать, Ты, возможно, совсем бы перестала спать, если бы узнала другую половину. Не пугай меня, пожалуйста. Успокойся, тут нет ничего страшного, речь идет не об убийстве. Не пугай меня. Не бойся, как говорит моя мать, все в конце концов находит свое решение. Обещай мне, что будешь вести себя осторожно. Обещаю. Очень осторожно. Да. И еще обещай, что если в твоих тайнах, о которых я не имею ни малейшего представления, найдется хоть что-то, может быть, с твоей точки зрения очень незначительное, что ты сочтешь возможным мне сказать, то ты скажешь мне это. Обещаю, но в данном случае надо или говорить все, или ничего. И все-таки я буду ждать. Мария да Пас наклонилась, быстро поцеловала его в щеку и сделала движение, чтобы выйти. Он взял ее за локоть и остановил. Давай поедем ко мне. Она осторожно высвободилась и сказала: не сегодня, сегодня ты не можешь дать мне больше, чем уже дал. Разве что рассказать тебе все. Даже не это, представь себе. Она открыла дверцу, еще раз обернулась, чтобы улыбнуться ему на прощание, и вышла. Тертулиано Максимо Афонсо включил мотор, подождал, пока она войдет в свой подъезд, потом устало нажал на педаль и поехал домой, где, уверенное в своем всевластии, его терпеливо поджидало одиночество.
На следующий день утром, но не слишком рано, он отправился в первую разведку на незнакомую территорию, где жил Даниел Санта-Клара со своей женой. Накладная борода была тщательно приклеена, козырек фуражки бросал защитную тень на глаза, в последний момент он решил не надевать темных очков, в сочетании с остальным маскарадом они придавали ему преступный вид, этим он мог вызвать подозрение соседей и навлечь на себя преследование полиции, тогда не избежать задержания, выяснения личности и позорного разоблачения. От своей первой вылазки он не ждал никаких особенных результатов, в лучшем случае он получит представление об общем виде, топографии места, улице, доме. Было бы маловероятной счастливой случайностью сразу увидеть, как Даниел Санта-Клара входит в свой подъезд, с остатками грима на лице и с тем отрешенным выражением, какое бывает у актера, еще не полностью вышедшего из
