самолета. Но и его не миновал огонь. Пришлось прыгать с парашютом.
Приземлился он между нашими и немецкими позициями, на ничейной полосе. Возможно, паршо пришлось бы туго, не окажись поблизости танковой бригады. Командир распорядился немедленно послать к попавшему в беду летчику три бронированные машины. Гвардейцы вызволили Алексея и три дня держали в гостях. Потом на танке доставили в полк, где его ожидала награда — орден Ленина. Позже Алексей Смирнов стал дважды Героем Советского Союза.
Был у Кирсанова заместитель — Саша Авдеев. В одном из воздушных боев он сошелся с немецким истребителем на лобовых. Фашист оказался не из робкого десятка, с курса не свернул…
— Своими глазами видел, — рассказывал Кирсанов, — как два самолета устремились навстречу друг другу. Удар. Взрыв… И объятые огнем куски машин рухнули на землю…
Отважному летчику Авдееву посмертно присвоили звание Героя Советского Союза.
И еще об одной схватке эскадрильи Кирсанова над Воронежем. Шестерка его истребителей встретилась с двадцатью восьмью «мессершмиттами». Нашим пришлось нелегко: против одного советского истребителя почти пять вражеских. И все же кирсановцы не отступили. Одного «мессера» свалил на землю командир. Но и его самолет порядком потрепали. Снарядом повредило маслосистему, и мотор заклипился. Пришлось садиться в поле.
Ожесточенные бон в воздухе шли непрерывно, и мы несли немалые потери. В полках осталось по десять пятнадцать самолетов. Командирам и комиссарам, как и в начале войны, приходилось бороться за сохранность каждой машины. За намеренную поломку боевой техники мы беспощадно наказывали злоумышленников, а некоторых предавали суду. А такие случаи хоть и редко, но, к сожалению, бывали.
Помню, пришлось судить капитана Н. Когда полк начал нести потери, летчика объял страх. Взлетит, бывало, вместе со всеми, а минут через пять — семь производит вынужденную посадку. Приходит и докладывает:
— Мотор отказал…
Поверили раз, другой. А когда вновь получилась такая история, я приказал инженеру Белоусову тщательно осмотреть самолет.
Почему закралось сомнение? Мне и раньше доводилось встречаться с этим человеком. Как только разговор заходил о боевом задании — он тотчас же менялся в лице, губы начинали дрожать.
«Может, капитан трусит?» — подумал я. Так оно и оказалось. Комиссия выехала на место вынужденной посадки машины, тщательно осмотрела все ее узлы. Потом подняли, запустили мотор. Работал он нормально.
— Что вы теперь скажете?
Он промолчал, виновато опустив голову.
Трибунал разжаловал капитана в рядовые и направил в штрафной батальон.
Этот случай послужил предметом большого разговора на совещании с летным составом. Должен сказать, что впоследствии подобное не повторялось. Командиры экипажей служили образцом выполнения воинского долга, показывали пример мужества и отваги.
В поддержании дисциплины, высокого политико — морального состояния в авиационных частях огромную роль играли военные комиссары. Они были, как правило, первоклассными летчиками, отличными бойцами. Храбрость комиссару, как говорится, по штату положена. Не может он призывать к отваге и героизму, если сам не обладает такими качествами. Комиссары были душой солдат, их честью и совестью, цементировали армейские ряды, вносили в них дух высокой идейности, непоколебимой стойкости, беззаветной верности святому делу защиты Родины.
С. И. Руденко
Ю. Н. Гарбко
Слева направо: П. П. Малышев, И. К. Самохин, В. К. Жданов, А. Г. Рытов, В. В. Нанейшвили
А. З. Каравацкий
И. С. Полбин
Ф. И. Добыш
И. Л. Федоров
Неспроста же гитлеровское командование стремилось истреблять комиссаров в первую очередь.
Уже после нашей победы я прочитал в одном из документов, обнаруженных в фашистских военных архивах, о распоряжении Гитлера. Он выступал на совещании высшего командного состава немецкой армии, состоявшемся 30 марта 1941 года. Учитывая роль, которую играют в Красной Армии военные комиссары, фюрер приказал уничтожать их в будущей войне беспощадно. Предлагалось не рассматривать советских политработников как военнопленных, а немедленно передавать СД (службе безопасности) или расстреливать на месте.
12 мая 1941 года была издана официальная директива верховного командования германских сухопутных войск, в которой говорилось: «Политические руководители в войсках не считаются пленными и должны уничтожаться самое позднее в транзитных лагерях, в тыл не эвакуируются…»
Однажды мимо нашего аэродрома, находившегося вблизи города Изюм, проходила большая колонна отступающих войск. На привале я встретился со старшим политруком, военным комиссаром стрелкового полка. Разговорились. Он был до крайности изможден и производил такое впечатление, будто его только что выпустили из заключения.
— Вы не ошиблись, — ответил он на мой вопрос. — Сидел в фашистском концентрационном лагере.
— Как вы попали туда? — спросил я его.
— Не добровольно, конечно, — горько усмехнулся старший политрук. — Захватили в бессознательном состоянии на поле боя, а когда очнулся, вижу — колючая проволока. Хорошо, что звездочек не было, приняли за командира. Иначе висеть бы мне на первом же дереве. А пуля во всех случаях была обеспечена.
— Как же вам удалось вырваться?
— А что мне оставалось делать? Нашего брата Гитлер не жалует. Чем, думаю, у стенки или рва быть расстрелянным— лучше уж пусть убьют при побеге. Терять мне было нечего. Я совершил побег и, как видите, жив.
Вскоре колонна двинулась дальше. Ушел вместе со всеми и старший политрук, и я подумал: «Жизнь потрепала человека так, что от него остались кожа да кости. А дух все?таки не сломила. Комиссарская, партийная закваска живуча».
В один из июльских дней 1942 года авиация нашей группы должна была нанести несколько бомбардировочных ударов перед фронтом 40–й армии в районе Воронежа. Для координации действий на командный пункт армии, располагавшийся северо — восточнее города, ранним утром выехал со своим адъютантом генерал Горбацевич. Вслед за ними приехал туда и я.
Около семи часов утра окрестности огласились могучим гулом. На задание пошла первая группа
