почавкиванием.
А вот в тот момент мы с Вовочкой лишь намедни открыли для себя искусство оральных ласк моей прелести и больших вершин в нём ещё совсем не достигли. Но острота ощущений поглощала всё наше неумение, а необычность и напряжённость момента неудержимо влекли нас вперёд к забрезжившему почти сразу для меня финалу. Вовочка мотал головой цепляясь в разрыве колготок губами за мои губы, отчаянно впивался в клитор и засовывался как мог внутрь меня языком. Я балдела, как маленькая, попутно слушая обострившимся, наверное, до дикого, слухом тишину в коридоре за приоткрытой дверью. Я стала слегка задыхаться и чуть приседать над Вовочкиным лицом, теряя чувства и притягивая Вовочкину буйну головушку к себе под животик, когда на дальних подступах в коридоре послышались лёгкие шаги… Кончала я уже на своём рабочем месте, сидя на стуле и чувствуя, как зажатые изо всех сил ногами и втиснутые в обивку сиденья мои губки гасят неукротимые волны дрожи и сочатся на юбку соком любви…
– Здравствуйте, Елена Сергеевна! Бондарчук, не спи – замёрзнешь! – на пороге появился Вовка Корешков с его сияющей рыжей физиономией.
– Доброе утро! Садись, готовься! – я протирала промокашкой след от каблука на столе и думала, что надо закончить занятие чуть раньше, чтоб успеть сбегать домой переодеться, а за своей последней партой над развёрнутым и чуть съехавшим в сторону учебником, поддерживая обеими руками голову, «непробудным сном» спал мой нежный Вовочка…
Ещё один из таких забавных эпизодов произошёл ближе к лету. Нужно было в очередной раз вскопать наш классный неведомо что выращивающий земельный участок, на который и высадился «трудовым десантом» мой класс. Вооружение десантники получали в маленьком школьном складе инвентаря, разместившемся в одном из углов внутреннего школьного двора. Я выдавала лопаты и грабли, попутно напутствуя моих бойцов и вдохновляя на трудовой подвиг. Вовочка дрался за дверями с Корешком, то есть всё с тем же Вовкой Корешковым, который был бесплатным приложением ко всем Вовочкиным мирным и всевозможным затеям. Поэтому они появились оба последними, взлохмаченными и горячими, как кони после аллюра в три креста.
– На что ты похож? Держи! – получил Вовка-Корешок заслуженные грабли.
– Спасибо! – солнечное недоразумение сверкнуло улыбкой и скрылось за дверями.
– А ты, Вовочка! Ты же больше его раза в три! – я с остервенением рвала пуговицы на ширинке у Вовочки, уже сидя перед ним на четвереньках. – Как не стыдно!
Следующие три минуты стали могильной паузой посреди нашего оживлённого диалога. Он встал у него так быстро, как будто готовился к этому подъёму с утра! Я ещё расстегивала последнюю пуговицу (адское изобретение человечества!) и оттягивала вниз Вовочкины трусы, а его мужественная нежность уже рвалась ко мне навстречу исполненная сил и желания… Не мешкая более ни мгновения, я взяла в рот мокрый кончик и оголила уже во рту всё нарастающую в размерах головку… Это был лишь третий опыт миньета у нас… Теперь я не целовала, а сосала… Сосала спешно и нежно одновременно, почти сдаивая его к себе в рот… Сосала, что называется, в полный рост… Трёх минут нам хватило вполне. Почти сразу же Вовочка задышал чуть быстрей и уже через несколько десятков моих посасываний дрожание его попы под моими ладонями перешло в полукоитальные резкие движения, и член, вырвавшись, дунул струёй горячего молока в мой открытый рот, нанося попутные струи мне на губы и на подбородок…
– Леночка, у меня лопата бракованная! Ну нафиг работать с такой! – услышала я громкий голос Вовочки над собой и в изумлении подняла глаза.
Вовочка стоял зажмурившись, с головки его слетали ещё последние капли, и я не могу и представить себе, чего стоило ему произнести хоть какие-то связные слова в этот момент. (Во что это обошлось ребёнку можно судить по тому факту, что он эти слова свои просто забыл напрочь и на домашнем разборе утверждал, что вообще ничего в тот миг не говорил и не мог сказать!)
– Сам ты бракованный, Вовочка, а лопата у тебя – нормальная! – также громко произнесла я, слизывая с губ и подбородка капельки спермы и спешно заправляя его скользкий и ещё поднадутый живой механизм в распахнутую ширинку. – Черенок только поправишь немного и принесёшь в целости и сохранности. Иди, ремонтируй!
«Нормальная лопата» наконец уместилась на место, я задёрнула шторку трусов и торопливо натянула вниз длинный Вовочкин рабочий свитер: застёгивать ширинку времени уже не было, к складу приближались…
– Тебе чего, Наташенька? Что случилось?
– Вовка Корешков дерётся!
– Преступник просто несовершеннолетний! – сорвалось у меня невольное восклицание в прикрытие неуместной улыбки. – А ну пойдём!
Я взяла Наташеньку за руку, спешно притворила дверь складика и пошла утихомиривать обалдевшего от весеннего солнышка Корешкова…
Поступь Любви
Мои познания в сфере любви к седьмому классу с третьего захода были ещё более скромны, чем познания по самым упущенным мною школьным предметам. Не помню как к тому времени в стране, а у меня точно на тот момент в жизни секса не было. Я даже дрочить не умел, хотя Дрока и Бен мне подсказывали, что в принципе – вариант неплохой. По секрету натирали мне пару раз уши о том, как один другому преподавал нехитрую науку за гаражом, но меня с их россказней только пробивало на чистый смех. Что Дрока, что Бен у нас были на счету дворовых полудурков и я свою репутацию полудурка школьного, видимо, ставил гораздо выше и смотрел потому на них свысока. И заниматься им подобной хернёй было как-то ниже роста, хотя и хотелось. Хотелось непонятно чего давно и упорно, сны полупонятного содержания порой мучили, но в итоге до дела то ли руки не дошли, то ли времени не хватило. О женщинах же я знал лишь то, что у них нет того, что у нас есть, и есть то, чего у нас нет. Конкретные формы же отличий наблюдались несколько раз на черно-белых затёртых фотографиях такого качества, что на них можно было нормально отличить лишь лицевую сторону бумаги от тыльной.
Наше знакомство с Леночкой чуть не унесло мне крышу само по себе, а открытие эротической стороны жизни добавило ещё целый ряд острейших переживаний в свою очередь. Чего стоила только наша первая неделя, которую мы позже, вспоминая, прозвали «неделей молчания». Мы не умели никто ничего, мы оба, наверное, были похожи на только что выпертых за хорошее поведение из рая на оперативный простор детей, мы играли с закрывающимися от счастья глазами в игру, которой не знали ни правил, ни возможностей. Сорвавшаяся в первый день нашей воссоединившейся любви клятва не называть процесс процессом привела к тому, что мы перестали использовать слова вовсе – мы находили друг друга глазами. Нетерпение моего, будто вырвавшегося на свободу из тысячелетней темницы, джина накапливалось во мне каждые несколько часов (я один раз в пятом классе дочихался, что лежал в больнице недели две, так там уколы ставили и днём, и ночью, каждые четыре часа – вот точно также, только чаще!). Насколько сложно с этим было в школе, я уже немного рассказывал. Дома и у бабушки я первые недели почти не бывал – от этой «болезни» я лечился у Леночки. Причём, она действительно была похожа на ту добрую медсестру, что с улыбкой уговаривала не бояться или просыпаться в четыре часа ночи. Только Леночка ко всему своему обаянию ещё и уколов не делала. Заметив моё пыхтение или очередной умоляющий взгляд она тащила меня на кровать, ставила перед собой и я вливался в неё как в речку приток. Ощущения мои при этом были просто воздушными и никакими. Я практически даже не воспринимал физический акт любви как таковой. Сначала мне до жути хотелось (так что я один раз вбежал на кухню и замер на пороге с открытым ртом, взирая на готовившую ужин Леночку и она мгновенно всё поняла…) А потом я оказывался в её горячих объятиях и сам изо всех сил прижимался к моей любимой Леночке. Мы даже почти не целовались ещё. Я тёрся ухом о её мягкую щёчку или о шелковистые волосы и задыхался от чувств. Где-то внизу со скоростью размножающегося кролика, даже не двигалась, а просто крупной дрожью дрожала моя попа. А я этого совсем не замечал и почти не помнил. То есть мои подходы к Леночке представляли из себя некое подобие высоковольтного электрошока – результат налицо, и ещё какой (Леночка иногда ловила меня уже почти у
