Никто в Риме, после гонения на христиан, особенно Мурена, не мог дать ему ответ на этот вопрос…
Да и тому было вовсе не до того.
Как паук он продолжал плести свои сети.
Ставил их, где только мог.
Но главная, как оказалось, была рядом с домом Ахилла.
Однажды сенатор внезапно пришел поздно ночью.
Он тщательно проверил, крепко ли заперты все двери, не подслушивает ли кто из прислуги.
И, даже несмотря на такую предосторожность, прошептал:
— Ну вот, мой мальчик, пришел наконец-то и твой час! Слушай меня внимательно… Дни цезаря сочтены!
— Что? Нерон — болен?!
— Тс-сс! О-о, он больше, чем болен! А впрочем, чего бояться? - перешел на обычный голос Мурена, – Теперь об этом говорят во всеуслышанье все! Даже рабы! Римский народ может простить ему все: казни, гонения, доносчиков, даже то, что, по сплетням, он женился на мальчике Споре и вышел замуж за мужчину. Но никогда не простит того, что их император вышел с кифарой, как жалкий артист на сцену! А теперь, главное – судя по всему, а ты верь, верь моему чутью, власть скоро перейдет к одному из военачальников, к какому-нибудь легату. Ибо слово «император» происходит не от имени Нерон, как думают теперь только глупцы, а от слова «империй», то есть – войско! Ты… внимательно слушаешь меня?
— Да! – недоуменно кивнул Ахилл. — Только не понимаю, причем тут я?
— А при том… — Мурена снова огляделся по сторонам и понизил голос: — Что ты, моя лучшая и теперь, увы, единственная игральная кость! Все остальные, в том числе и зять Корбулона, уничтожены — казнены. Вот я и подумал: почему бы, собственно, тебе не стать этим самым легатом - что ты — хуже какого-то сына погонщика мулов Веспасиана? А потом и…
Последнее слово «императором» Мурена уже не рискнул сказать даже шепотом.
И только предупредил, что завтра должно решиться, если не все, то почти все.
И действительно…
Наутро Ахилл вышел из здания сената и направился к полностью достроенному после пожара огромному Золотому дворцу. Рядом с ним вышагивал сияющий Мурена. Он даже не обращал внимание на то, что люди обращались не нему, а к Ахиллу, поздравляя его — с должностью легата.
— После казни Корбулона — тебе не будет равных! Ты станешь самым великим полководцем! — только и слышались льстивые голоса. — Ты затмишь своей славой Александра Македонского!...
— Погодите, постойте! Это назначение еще не утверждено цезарем! — возражал Ахилл, а довольный Мурена уточнял:
— Мы уже приглашены Нероном в Ахайю, где он дает свои концерты, и надеемся там утвердиться в этой должности! Мой сын, как всегда, скромничает!
— Только смотрите, не усните, когда цезарь будет петь на сцене, а то, говорят, недавно легат Веспасиан едва не лишился за это жизни! — с усмешками посоветовали им из толпы.
В Золотом дворце Ахилл долго смотрел на непомерно огромную статую Нерона, затем ненадолго попрощался с Муреной.
И вернувшись домой, стал, довольно посмеиваясь, повторять на разные лады, точно пробуя на вкус:
— Я — цезарь… Я — цезарь! Я — цезарь? Надо скорее вызывать Ириду! Сколько уже можно слушать Мурену? Хватит быть игральной костью в его руках. Теперь он будет слушаться меня! Все! Немедленно вызываю Ириду с детьми в Рим! Пока она доберется сюда, все, может быть, уже и свершится. И тогда что же, моя Ирида — императрица?! Вот будет для нее неожиданностью! Да…действительно, новость — просто голова кругом идет! И дворец-то уже вроде как мал, хотя еще вчера казался огромным!… Неужели, и правда, императорам впору только Золотые дворцы?
Ахилл собрался
