С трудом удерживая себя, чтобы не разрыдаться при детях, она повела их в дом и потерянным голосом спросила идущую с ней Элию:
— Так ты действительно римлянка?
— Да! – улыбнулась ей та. — Правда, только наполовину!
— Как это?
— Мой отец — знатный римлянин, а мама — родом из Персии… Она была вместе с отцом, когда тот служил где-то в Колхиде… Когда мне было всего три года, наша семья поехала в Рим. Отец с войском впереди, мы — следом. Думали, едем к своему счастью, но боги судили иначе. В Синопе мама неожиданно заболела и… умерла! Это случилось в той самой гостинице, где я с тех пор живу и… работаю флейтисткой!
— Бедная девочка! — обнимая Элию, вздохнула Ирида. — А что же отец? Почему он оставил тебя одну, в Синопе?
— Я ведь говорила, он был со своим войском.
— Тогда почему не разыскал тебя потом?
— Потому что его самого отправили в ссылку при цезаре Калигуле! Это все, что удалось разузнать о нем. Так что от всего римского во мне только имя, кусочек папируса, говорящий, что я римлянка, единственное воспоминание об отце — золотое кольцо на его пальце, да вот эта булла! — показала бронзовый амулетик на шее Элия. — Такие буллы римляне надевают детям при рождении. После наступления совершеннолетия их относят в храм, где посвящают богам, но свою я храню. Она необычная, видишь — в виде дельфина! Это единственная вещь, по которой может узнать меня отец. Я ведь до сих пор жду его! И из Синопы не уезжала ни разу, боясь разминуться с ним. Ему ведь легче меня найти, чем мне его, правда?.. И Юний еще вернется ко мне, да?
Элия, всхлипнув, с надеждой взглянула на Ириду. Та – с жалостью — на Элию.
— Смотри, смотри — радуга! — глядя куда-то за плечо Элии, вдруг прошептала Ирида. — Или это у меня всё от слез?
— Где? Где?..
— Да вон, над портом!
— Ой, радуга, да какая красивая! — радостно обняла Ириду Элия. — Это — очень хороший знак для твоего Ахилла. И… для моего Юния… — чуть слышно добавила она, не зная, что тот тем временем шел рядом со своим новым приятелем далеко позади группы апостола, даже не замечая этой радуги.
3
Янус предостерегающе поднес палец к губам…
А радуга росла, росла — превращаясь в огромный разноцветный мост, раскинувшийся над всем морем. По небу плыли тяжелые, с ослепительными от яркого солнца боками, облака.
Гроза только что прошла, и апостол с учениками вступил на мостовую порта, словно специально перед ним щедро омытую и очищенную от грязи дождем.
Гавань встретила их непривычной — после неспешной ходьбы и благочестивых разговоров — суетой, руганью, разноязычным шумом. Здесь полным ходом шла погрузка и разгрузка судов.
Повсюду были видны: сгибающиеся под тяжестью бочек, корзин и тюков рабы, которых поторапливали грозными окриками и ударами плетей надсмотрщики... торгующиеся с капитанами о перевозке товаров купцы... путешественники-философы, на одного из которых — киника, судя по лохмотьям одежды и откровенно наглому поведению — засмотревшись, налетел Юний... С воплем: «Будь проклята эта Синопа, со всеми ее жителями и гостями!» — тот неожиданно замахнулся на него сучковатой палкой, и если бы Янус не перехватил его руку, то неизвестно, чем бы закончилась для Юния эта встреча.
Встретилась им и группа светлобородых фракийцев в штанах — варварской одежде, с точки зрения эллинов, которую не преминул выразить с презрением, вслух Янус.
Увидели они даже римского сенатора, которого под охраной трех вооруженных легионеров, с почтительными поклонами сопровождал сам начальник порта.
— Плохо, что в твоем порту нет ни одного судна с нашей Капитолийской волчицей на вымпеле! — донесся до них ворчливый голос римлянина. — Придется мне, за неимением римских трирем, выбирать из всего этого зла — меньшее! Вот это! — показал он пальцем на триеру с фигурой Афины Паллады на акростолии.
— «Палладу»? — побледнел начальник порта и сбивчиво забормотал: — Да, конечно, это самая достойная для тебя триера из всех стоящих здесь, но...
— Но?! — неприятно изумился сенатор, явно не привыкший к тому, чтобы ему возражали в провинциях.
— Она никак не может выйти сегодня в море...
