бомбардировок, но перед смертью подписал полную и безоговорочную капитуляцию, заодно отрёкшись от престола.
— Целый час уговаривал! — коротко рассмеялся лейтенант, получивший свой чин после того случая. — У нас не забалуешь!
Остальное время потратили на справедливый раздел трофеев. Датчане удовлетворились остатками шведского флота, пошедшего в возмещение убытков, нанесённых англичанами Копенгагену, а русские забрали оставшуюся мелочь. В неё, то есть в мелочь, входила небольшая контрибуция и обязательство нового правительства о поставках добытых в течение последующих двенадцати лет железа и меди с наценкой не более десятой части.
— Однако! — покачал головой Ермолов. — Изрядная прибыль государству.
— Увы, Алексей Петрович, — ответил Давыдов. — Всё не так благостно, как представляется на первый взгляд. Мы вывезли с шахт не только паровые машины, но даже инструмент, включая металлические части оборудования. И плавильные печи… как они там называются… неважно, их теперь нет. Совсем нет.
— Так и до бунтов недолго, оголодает народишко…
— Ходят слухи, что государь что-то предпринимает в этом отношении. Но, сами понимаете, не в моих чинах о том ведать.
И тут же оба перевели взгляд на Белякова. Тот возмутился:
— Мне что, сороки на хвосте новости приносят? Не более вашего знаю. Да и министр-то я… игрушечный, что ли… Придём в Нижний, узнаем больше. Нашу баржу твой самовар потянет, Денис Васильевич?
— Пароход!
— Я и говорю, самовар.
Если Давыдов и обиделся на пренебрежительное отношение к своему кораблю, то виду не показал. Ну что могут понимать сухопутные? Сам император Павел Петрович, напутствуя лейтенанта, говорил о грандиозных перспективах, открывающихся при использовании силы пара. Когда-нибудь дымящие и пыхтящие, шлёпающие по воде плицами судёнышки с двадцатью человеками экипажа, превратятся в бронированных мастодонтов, перевозящих по нескольку дивизий и способных одним залпом сметать с лица земли целые города.
— Наш «Гусар» три таких баржи потянет, — подумал и поправился. — Против течения — только две.
— Слабовато, — отметил Беляков.
— Да у нас совсем другие задачи! Вот посмотрите на «Гусара» в баталии!
— Нет уж, спасибо за предложение, — отказался Александр Фёдорович.
Но Ермолов заинтересовался:
— А можете ли принять на борт десант, Денис Васильевич?
— Это смотря какой численности и на какую дальность похода. Места маловато. Считайте сами — восемь кочегаров, десять канониров при трёх орудиях, два механикуса, именуемые инженерами, лоцман, в море заменяемый штурманом, да два палубных матроса.
— А что они на берег-то не сходят?
Лейтенант смутился:
— Я их в трюме запер.
— Зачем?
— Да как вам сказать… по нам уже в третий раз стреляют, как бы до мордобоя, простите, не дошло.
— Серьезные люди.
— Добровольцы не менее пятого года службы. Да утром сами посмотрите, авось за ночь добрее станут.
Увы, за ночь никто так и не подобрел. Экипаж «Гусара» встретил бурлаков, тянущих буксирный канат, неприветливо. Напрасно те пытались объяснить свою полную безоружность и кивали на охраняющих баржу егерей — нет у военного моряка веры штатскому человеку. Да и не человек это вовсе, ежели не служит. Так, половинка…
Лейтенант предложил Белякову с Ермоловым продолжить дальнейший путь на пароходе:
— И вам удобнее, и мне спокойней.
— В этакой тесноте?
— Ветер встречный будет, — пояснил Давыдов.
— И что?
— Дым из трубы прямо на баржу пойдёт.
Он оказался прав. Мало того, злопамятные кочегары наверняка подбросили в топку… хм, лучше не знать, чего они там подбросили.
Пароход бежал на удивление резво, и менее чем через час Александр Фёдорович смог увидеть собственный дом. Вон, стоит, блестит окошками второго этажа и весело подмигивает — загулял, мол, хозяин? Сжало сердце и в груди неизвестно почему отдалось болью, памятью о прошлогоднем покушении. А ведь так и не нашли стрелявшего. Следы злоумышленников, поначалу уводившие к Керженцу, поворачивали и, в конце концов, пропадали вблизи Нижнего. Не в буквальном смысле следы, но нашлись люди видевшие и слышавшие кое-что, да вот толку…
А канонерке на переживания и воспоминания плевать — идёт себе, да пугает гудками противно орущих чаек. Беляков проследил без всякой цели за удирающими к заволжскому берегу птицами, и зацепился взглядом за грандиозную стройку.
— Здесь что такое?
Давыдов пожал плечами:
— Вроде как братья Нобели стекольный завод ставят.
— Немцы что ли?
— Шведы.
— Они откуда?
— Не знаю, скорее всего, оплатили кандидатскую пошлину.
— Это как?
Оказалось очень просто — теперь любой иностранец мог претендовать на российское подданство только после определённого срока пребывания в кандидатах. Затем следовало принятие православия и экзамен по русскому языку, разумеется, платные. Кандидатский стаж напрямую зависел от полезности будущей деятельности — для промышленников не более года, купцам же от пяти до десяти лет.
— Но зачем им? Неужели в родной стране так плохо?
— Не в этом дело, Александр Фёдорович, — вместо Давыдова ответил капитан Ермолов.
— В чём же?
— В том, чего мы везём на барже.
— Но откуда они могли знать?
— Именно про это? Никто и не знал. Нюхом чуют… собаки.
Беляков промолчал. А о чём говорить-то? Государь строг, но справедлив, вот он и определит, кому откусить от золотого пирога, а кто простым хреном перебьётся.
Вот и Нижний показался — блестят маковки церквей, зелёный шатёр Михаила Архангела в небо стремится, сбегают с откоса к воде ступенчатые стены. В одном месте, правда, вместо стены огромная дыра, которую каждый назначаемый губернатор клятвенно обещает заделать. Но то ли всё недосуг, то ли денег не хватает, а то вовсе боятся новых оползней, только давно уже нижегородский кремль смотрит на Волгу щербатой ухмылкой завзятого буяна и выпивохи.
В аккурат напротив пролома и причалили. Набежавшую подивиться на пароход толпу тут же оттеснили высыпавшие на пристань егеря капитана Ермолова, а немного погодя появилась подмога — неизвестного рода войск солдаты в синих мундирах с малиновыми прямоугольниками на воротниках.
