ездил… Детей по полгода не видит.
— Так вот это кто! Наслышан, весьма и весьма наслышан.
Голоса сменились звоном металла, и раздосадованный Григорий сердито засопел. Ну как тут что узнаешь?
— Нет-нет, сударыня! — ага, это опять Бибиков. — Представьте, будто противник всё время атакует слева, а вы, не разрывая дистанции, уходите вправо и одновременно пытаетесь достать его под ухо. Ух ты…
— Ой, простите, Порфирий Петрович.
— Пустое, Елена Михайловна, не переживайте. Но примите дружеский совет — при танце с Наполеоном постарайтесь сдержать руку, а не то зашибёте коротышку напрочь. А теперь всё повторим! Домна, голубушка, сядь к роялю. Раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три…
Вечером отставной генерал с кряхтением укладывался в постель, а помогавший раздеться Григорий сочувственно вздыхал:
— Не в наши годы, Порфирий Петрович, так с саблями скакать. Мало не до смерти уходила проклятущая баба.
— Дурень ты, Гришка, — поморщился Бибиков и потёр зашибленную шею. — Люди с оружием в руках бабами не бывают.
— Так не мужиком же её называть?
— Зови вашей светлостью, не ошибёшься.
— Так ведь это…
— Зови-зови, я тоже редко ошибаюсь.
— Чудны дела твои, Господи! — перекрестился Григорий. — А вообще, Ваше Превосходительство, как она на саблях-то?
— Ну… супротив нас с тобой и сейчас не устоит, да и с янычаром каким не дай Бог встретиться, но пару разбойников на дороге положит не запыхавшись. Большего и не нужно.
— А я-то подумал…
— Не думай, дурак потому что! Чай не людей на куски пластать учил, а вальсы вальсировать. С менуэтом долго провозились — скорости в нём нет, будто пудовыми булавами бьёшься.
— Это точно.
Старики немного помолчали, вспоминая давние сражения, и Порфирий Петрович вдруг шлёпнул себя ладонью по лбу:
— Совсем из головы вылетело… В Сергач людей послал?
— Так точно, и ответ ужо получен. Зачитать письмецо?
— Своими словами обскажи.
— Обещались быть всенепременно к масленой неделе.
— Не обманут?
— Сергачи-то? Они обманывать не умеют.
— Смотри у меня, Григорий! Кутузов лично просил посодействовать, как бы не осрамиться перед Михаилом Илларионовичем.
— Слово твёрдое, не подведём. А ведь высоконько взлетел наш-от подпоручик!
— По уму. Мишка завсегда головой славился.
— Нешто славнее вас, Ваше Превосходительство?
— Нашёл с кем сравнивать. Против нас с тобой, Гриша, любой фельдмаршал сущим ребёнком выглядит.
— А в чинах он, а не мы.
— Да разве в бабьи царствования военного человека за ум ценили? Сам знаешь, за что ценили. Да не прячь рожу-то, один раз не считается.
— Угу, — кивнул Григорий, и на всякий случай повернул подаренный когда-то перстень камнем внутрь. — Нынче по уму чего не послужить.
— С сергачами не опозоримся, глядишь, и позовёт Павел Петрович обратно на службу.
— Точно?
— Точнее и быть не может.
Григорий тут же объявил:
— А прогуляюсь я сам до Сергача, так оно надёжней будет.
— Правильно! Послужим ещё, Гришенька!
Глава 16
— И как в таком виде ты поедешь, друг мой? — супруга печально оглядела наряд князя Сергея Николаевича, известного в свете под прозвищем Трубецкой-Комод. — Хоть бы ленту поверх шубы надел, ведь как есть с купчишкой спутают.
— Матушка, экономический штиль в платье ныне куда как моден. Да появись я в Вокзале расфранчённым, стыда не оберёшься.
— Крохоборство и грошовничество эта мода, — сурово поджала губы княгиня. — Нелединский, говорят, до того скареден стал, что весь вечер в доме лишь одну сальную свечу жжёт.
— Двенадцать копеек стоимости против полтины за восковую… Недурно Юрий Александрович считает, за год чуть не на полторы сотни разницы набегает. Умнейший человек.
— Скряга он!
— Не говори глупостей! — рассердился князь и в сердцах топнул ногой. К сожалению, валенок на паркете не звучал, и должного впечатления не получилось. — Нелединский только в этом месяце получил два письма от императора Павла Петровича, и прекрасно знает, какие ветры веют в столице.
— Так уж и от государя?
— Я их сам видел.
— А что же тогда опалу не снимает?
— Юрий Александрович пребывает в резерве Верховного Главнокомандования. Так, во всяком случае, было написано, — объяснил Сергей Николаевич и в последний раз посмотрелся в зеркало. — Лапушка моя, тебе не кажется, что поясные кобуры недостаточно скромны?
— Куда скромнее-то? Как от старьёвщика принесёны, хуже только у князя Долгорукова-Балкона.
— Замечательно! — к Трубецкому, которому сия невзрачность обошлась без малого с два ста рублей, опять вернулось прекрасное расположение духа. Без пистолетов на бульваре нынче лишь дамы да неотёсанные провинциальные недоросли, но только искушённый человек может следовать моде не впадая в крайности. — Душенька, к ужину не жди, зван для разговору к генерал-губернатору.
— Кто ещё будет? — живо заинтересовалась дражайшая половина, за болезненным своим состоянием вынужденная уже полгода сидеть дома безвылазно.
— У Христофора Ивановича не бал собирается, одни будем. Всё, я упорхнул.
Упорхнул бы, но грубая проза жизни заставила окунуться в обыденные заботы, увы. Да, увы ещё раз! Едва только спустился с лестницы в прихожую, как тут же набежали слуги, будто специально подкарауливавшие князя. И с престранными требованиями… Неужели и вправду опять наступила суббота и пришла пора выдавать жалованье? Вот черти ненасытные, ведь на прошлой неделе заплати, и вот снова просят.
— Занят я нынче важным государевым делом! — отмахнулся Трубецкой, лишь слегка покривив душой. По безделице, конечно, генерал-губернатор вызывать не будет, но связан ли предстоящий разговор с визитом императора? — И мелких денег нет, ждите до вечера.
И тут Сергей Николаевич говорил сущую правду. Предпочитая умалчивать о самой малости — кроме мелких, в доме отсутствовали и крупные деньги. Совсем отсутствовали. За последнее время дела
