уважает и любит ее, потому что она помогла ему бежать от врагов, когда он был мальчиком. Он не забывает о таких делах — вот почему многие охотно служат ему. Есть еще две сестры-татарки, Есуй-хатун и Есуген- хатун, которых он взял после войны с татарами. Он очень любит их обеих, и поэтому они обе почтены титулом «хатун».
— И я уверена, что они любят его, — сказала Хулан, — за то, что он защитил их от зверств своих войск.
— Он также взял в жены кэрэитку, племянницу их бывшего хана, но потом увидел сон, в котором ему велели отказаться от нее, и он подарил ее Джурчедэю, одному из своих самых храбрых генералов, наказав ему всегда почитать ее.
— И это, я полагаю, говорит о его великодушии.
— Когда он победил найманов прошлой весной, — продолжал рассказывать Наяха, — их хатун Гурбесу тоже стала его женой. Она приехала на поле битвы, чтобы посмотреть, как сражаются найманы — говорят, она храбра, как мужчина. А последнюю его жену зовут Тугай, она была женой Худу, сына Токтоха Беки. Хан взял Тугай себе, а сыну Угэдэю отдал Туракину, новую жену Худу.
— Посланец говорил моему отцу о потерях Токтоха.
— Есть и другие женщины, конечно, наложницы из рабынь и пленниц, чтобы позабавиться с ними ночь-другую и передать другим.
— Я затеряюсь среди них всех, — сказала Хулан.
Наяха покачал головой.
— Ты не затеряешься, Хулан. Ты будешь сиять и среди тысячи жен.
— Может быть, он увидит другой сон, и тот покажет ему отделаться от меня. Наверно…
— Хулан! — Руки его сжались в кулаки. — Я говорил, что никогда не пожалею о своей присяге ему, но теперь я жалею. Я… — Он встал. — Мы должны вернуться.
— Наяха…
— Давай поедем, Хулан, пока я не забылся.
Он вскочил в седло. Ей сдавило грудь, она едва дышала. Сев на лошадь, она поехала вслед.
Позже в тот же день Наяха выехал из лагеря с несколькими своими людьми поохотиться. К вечеру он не вернулся. Хулан подумала, что он, наверно, предпочел держаться подальше от нее, пока не доставит ее к хану в целости и сохранности. Выходит, он не хочет подвергаться искушению и нарушать свой долг.
Хулан не отходила далеко от юрты, покидая ее лишь для того, чтобы собрать немного топлива. Дайр Усун удовлетворялся тем, что посиживал у юрты со своими людьми и монголами, чиня сбрую и чистя оружие. Было уже слишком поздно ему передумывать и отдавать дочь Наяхе, если даже молодой человек дойдет до безрассудства и попросит ее руки. Все эти люди знали, что она предназначена в дар хану. Только тот мог решить, что делать с ней. Дайр подумал бы, что она сошла с ума, предпочтя сотника хану.
Ночью, когда в лагере стихло и Дайр Усун со своими людьми безмятежно спали, Хулан показалось, что Наяха разговаривает с кем-то снаружи. Наверно пройдет много времени, прежде чем они смогут поехать в, стан к хану.
На следующее утро один из людей Дайра оседлал лошадь и привел ее к Хулан. Она сказала ему, что будет поблизости от лагеря, и он наконец ушел и присоединился к другим воинам отца.
Она рысью объехала вокруг лагеря. Мужчины выезжали на разведку, другие гнали табун на пастбище. Оставшиеся в лагере упражнялись в стрельбе из луков. Она понаблюдала, как стрелы поднимались по дуге над равниной и втыкались в кусок дерева, служивший мишенью, а потом повернула к юртам. Отец был снаружи, прогуливался по краю лагеря. В одной из юрт чья-то рука откинула полог, в дверном проеме появился Наяха. Он выпрямился и увидел ее.
Она посмотрела на него, потом хлестнула лошадь. Животное скакнуло и помчалось от лагеря. Хулан едва слышала крик Наяхи за шумом ветра и стуком подков. Она привстала на стременах и наклонилась вперед, понукая лошадь, пока не увидела впереди деревья и не натянула поводья.
Лошадь замедлила ход и стала. Хулан соскочила с седла, побежала к соснам и там оглянулась. Наяха приближался, он даже не оседлал своего коня. Ее лошадь побежала навстречу, он подхватил ее под уздцы.
— Хулан! — кричал он. — Хулан!
Она вбежала в лесок и бросилась на землю.
— Хулан!
Его голос был слышен лучше. Зашелестела сосновая хвоя.
— Хулан!
— Я здесь, — тоже крикнула она и увидела его короткую широкоплечую фигуру между стволами. Он остановился, а его саадак продолжал раскачиваться на поясе. Он стоял в двух шагах от нее в пятне света, шапка бросала тень на глаза.
— Я поклялся защищать тебя, — сказал он хриплым голосом. — Тебе же говорили, чтобы ты не ездила одна.
Она села и размотала лицо.
— Хулан, — прошептал он, снял с пояса саадак и колчан и потом стал рядом с ней на колени.
— Хулан.
Его рука скользнула ей на затылок под косы, и губы его нашли ее губы. Она потерлась ртом о его рот и удивилась, как это приятно. Дикая радость охватила ее, весь мир сосредоточился в этом леске. Она обняла его, а его рука зашевелилась меж ее ног.
— Наяха, — сказала она.
— Я люблю тебя, — молвил он тихо. — То, что я почувствовал, когда увидел свою жену впервые, было всего лишь искоркой, а этот пожар пожирает меня. Это невыносимо.
— Я люблю тебя, Наяха. — Она села и стиснула руки. — Небо простирается над многими землями — мы можем уехать куда-нибудь. Мы непременно найдем место…
— О, да. Некоторые мои люди остались бы верны мне. Мы могли бы сказать другим, что едем к хану, и бежали бы. — Он вздохнул. — Это бесполезно, Хулан. Я не мог бы предложить тебе такую жизнь — бежать, прятаться… Духи благоприятствуют хану — мне кажется, что когда-нибудь его армии доберутся до любого места, где бы мы ни спрятались. — Он повернулся к ней. — Ты и я желаем мира. Чингисхан знает, что не будет никакого мира, пока под Небом не останется один хан. Я не могу бежать и ждать того дня, когда тень его крыла накроет меня.
89
Хулан с отцом оставили лагерь на рассвете, после того, как посланцы Наяхи вернулись и сказали, что дорога безопасна и хан ждет их приезда. С ними поехали Наяха и двадцать его воинов. Он не разговаривал с Хулан, когда они остановились на ночь в другом монгольском лагере, и настаивал на том, чтобы отряд на следующий день прибавил ходу. Когда они заметили большой табун лошадей, пасущихся в степи, Наяха послал вперед человека предупредить ханскую охрану, что мэркитский вождь скоро прибудет в орду.
Большой шатер хана стоял среди нескольких поменьше в северной части стана. У коновязи было множество лошадей. Начальник стражи взглянул на Хулан и ее отца, когда они спешились, а потом хмуро обратился к Наяхе:
— Надеюсь, ты обрадуешь Тэмуджина. Он сердится, что Токтох с сыновьями скрылись. Это до некоторой степени омрачает его победы.
Он криком предупредил, тех, кто находился в шатре, и повел их вверх по лестнице к входу, а один из стражников увел лошадей.
В глубине шатра было несколько человек. Один сидел в покрытом кошмой кресле, сжимая в руке кубок. На нем был простой коричневый халат, на голове — повязка, но чувствовалось, что он в шатре главный. Взгляд его светлых глаз, проницательный и холодный, остановился на кланяющемся Наяхе.
