Берег содрогался от рева грузовых машин. Около тупорылых «фиатов» расхаживали рабочие в синих спецовках и инженеры в белых рубашках. Их лица блестели.
Ничего не понимая, я подошел к одному.
— Хелло, в чем дело? — спросил я. — Временная остановка?
Инженер покачал головой.
— Ждем парома, — объяснил он. — Будем перебрасывать технику на остров. Сейчас подойдут бульдозеры.
— На какой остров?
— Вон тот.
Я ахнул:
— Зачем?
— Начинается строительство. — Инженер весело осклабился. — Большой туристский комплекс: гостиница, прокат моторных катеров, спортивное ядро.
При слове «ядро» я присвистнул.
— А как же Нильс?..
— Кто?
— Простите, это я сам с собой.
Я представил себе, как спящего в палатке на необитаемом острове Нильса будит рокот бульдозеров и как он, проклиная все на свете, начинает вновь увязывать рюкзак. «Худо!»
— Желаю удачи! — сказал я инженеру. — Хороший проект?
— Первый класс. Стране нужна индустрия туризма. Мы должны удвоить число заповедников и отелей. Наш туризм — это деньги для заводов и школ. Вы согласны?
Я был согласен. Мы пожали друг другу руки.
Последний раз я покинул Дар-эс-Салам для того, чтобы посетить Багамойо. Мысль о часовне, в которой лежало тело Линвингстона, не покидала меня. Я решил найти ее.
Багамойо оказался маленьким, белым, пыльным городком, с шумным базаром и полутемными пустыми магазинчиками. Ничто в нем не напоминало о громком прошлом. Разве что в центре серые, зубчатые, покрытые сухой мертвой плесенью и трещинами стены крепости. Голая мачта у ворот, когда-то на ней развевался красно-черный кайзеровский флаг — в Багамойо была резиденция германского управителя Восточной Африки.
После долгих и бесплодных блужданий по узким малолюдным улочкам я узнал, что в городе есть музей и его работники лучше других смогут помочь мне.
Музей был расположен на окраине. Почерневшие от времени, обнесенные широкими, каменными, в два этажа верандами дома бывшей католической миссии. Между ними маленькая церковь с четырехгранной, похожей на карандаш колокольней. Дверь ее была закрыта, на косяке в рамке висел лист пожелтевшей бумаги.
Я остановился перед ним. Выцветшие на солнце буквы бесстрастно сообщали, что именно здесь в 1874 году хранилось на протяжении месяца тело великого путешественника, ожидавшее отправки на родину.
Я обнажил голову.
У часовни с визгом носились полуголые дети.
Кто-то тронул меня за плечо. Позади стоял сухонький человечек в пенсне.
Он стоял у почерневшей от времени двери. На фоне темного дерева его черное лицо пропадало, серебряные кончики волос реяли в воздухе.
Человечек поклонился и сказал: «Что желает ндугу?»
Я рассказал, что привело меня сюда.
Мой собеседник понимающе кивнул.
Из-за плотно закрытой двери доносился неясный гул. Так гудят пустые, наглухо заколоченные дома.
— Сохранилось ли что-нибудь в часовне?
Я говорил о 1874 годе.
— Нет. Идемте, я покажу вам музей.
Мы подошли к одному из домов и вступили в его полутемные комнаты.
Щиты, обтянутые шкурами зебр, стрелы с плоскими железными наконечниками, глиняные сосуды, изготовленные руками гончаров на берегах Таньганьики. И цепи… Черными гирляндами висели они вдоль стен…
Рабство. Казалось, музейные полки хранят память только о нем. Они говорили об этом то шепотом — серый лист из памятной книги торговца с колонками цифр, погибшие и доставленные к побережью рабы, то криком — колода, на которой рубили руки и головы. Железное клеймо и походный переносной горн…
— Иногда меня спрашивают: зачем так много? В конце концов места в музее не хватает, а рабства давно нет. Предлагают повесить диаграммы — число школ и деревней уджамаа. Я отвечаю: вот они, школы, одну видно из этого дома. И деревни видят все… Я учился в Париже. Меня приглашали остаться преподавать древнюю литературу на суахили. У меня две ученые степени. Я вернулся сюда. Африка не должна забывать свое прошлое. Мы никогда не смиримся, что на юге существует что-то похожее на рабство. Никто на земле не имеет права не знать Багамойо… «Багамойо» на суахили значит: «Оставь свое сердце». Так говорили друг другу люди, когда их, как скот, грузили на корабли…
Мы переходили из комнаты в комнату, и я слушал рассказ маленького черного человека.
Рабов и рабовладение в конце концов знает история почти всех континентов. Но нигде торговля рабами не приобрела характер бедствия, того, чем она стала для Африки.
Исписаны горы бумаги, изданы тысячи книг, посвященных истории рабства. И все они об Африке. О чем бы ни рассказывала книга, это всегда начиналось на материке. Есть много причин, почему торговцы живым товаром устремлялись именно сюда. Почему жертвами их разбоя не стали Австралия или, скажем, Юго-Восточная Азия? Может быть, в Африке не было сильных больших государств и некому было дать отпор искателям «черного дерева»? Может быть…
Экспедиции вооруженных до зубов торговцев отправлялись от океана в глубь страны. Там они или скупали у местных царьков рабов (те, узнав о прибытии каравана, тут же организовывали нападение на соседнюю деревню), или добывали их сами. Любимым приемом было, облюбовав поселок, окружить его ночью, напасть, перебить всех, кто не сложит оружие, оставшихся согнать в караван, заковать в цепи.
А сколько выдумки и бессердечного расчета было вложено в изготовление оков!
«Палка, соединяющая невольников, имела на концах два ошейника из бычьей кожи. Ошейники причиняли людям страдания и были источником опасности, когда приходилось переходить вброд или по узкому мосту реку, — писал англичанин Мод. — Если раб шел один, то ему надевали только одни шейные
