понукаемые криками шофера, покатили машину чиниться, а мы — все остальные, — сложив в пеструю груду пожитки, разбрелись по площади, ища тень и место, где можно было отдохнуть в ожидании продолжения рейса.
Солнце потоками лило на землю зной. Оно неохотно уступало вечеру — крошечные, прятавшиеся у самых стен тени домов росли медленно.
Прикрыв голову газетой, я уселся около глинобитной стены и стал ждать.
Пустую площадь пересекал мальчишка. Он волочил за собой, как добычу, лист оберточной бумаги.
Подойдя к стене, он поднял лист, приложил его, разгладил и ловко без молотка прикрепил гвоздями.
Это было объявление. Неумело нарисованная женская фигурка извивалась на нем в танце.
Вечером на площади собралась половина населения городка.
Выступали танцоры. Четыре парня и четыре девушки, маленький оркестр — две гитары, три барабана.
Барабаны рокотали, босые пары с сосредоточенными лицами топтались на месте. Мягкая пыль качалась в воздухе.
Гитарист растопыренными пальцами касался струн. Их дребезжание подгоняло парней.
Четыре пары топтались друг против друга.
Рокот барабанов усилился, и танцоры, раскачиваясь, пошли по кругу. Они шли пара за парой, наступая и расходясь. Пыль металась над пересохшей землей.
Белые рубахи парней взмокли. Девушки сбились в стайку. Парни прыгали вокруг них.
Барабанные удары слились в непрерывную дробь.
Она оборвалась, и танцоры остановились в тех позах, в которых их застал конец. Они уронили руки и стояли, подняв лица. Вечернее солнце обливало их мокрые тела кровью.
— Исполнялся танец урожая племени ньякьюза, — объявил гитарист.
На дороге раздался шум автомобильного мотора. Гремя разболтанными дверями, на площадь въехал еще один автобус. Он грузно осел, притормаживая, и остановился. Из открытой двери на землю спрыгнула Юросова. Она подошла к танцевавшим.
— Пойдем! — сказала она одной из девушек. — Тебя ждут.
Они направились к автобусу.
Юросова вела за руку беглую школьницу — Нкелигве Мвакзеге. Они прошли через толпу зрителей, забрались в пустую машину и уселись у задней стенки.
Я подошел и через запыленное стекло сделал Юросовой знак. Она обрадовалась и кивнула, но лицо ее осталось озабоченным.
Гремя сумками и мешками, в машину садились женщины. С грохотом завелся мотор. Автобус обдал площадь золотистым дымом и укатил.
Снова зарокотали барабаны, и танцоры, держась за руки, вышли в круг. Одна пара распалась.
Не успел закончиться танец, как на площадь въехал и наш дилижанс.
Мы улетали из Дар-эс-Салама в осенний дождливый апрельский день. С утра горизонт обложили тучи. К десяти часам они заняли все небо. Пошел мелкий дождь. В душном, насыщенном испарениями воздухе плавали тени людей.
Мы проехали по Индепенденс-стрит и около памятника солдату свернули к бухте.
В гостинице осталось письмо:
«Дорогой Джосис!
Очень сожалею, что вы не успели вернуться к моему отъезду. Как мне не пришло раньше в голову? Ведь я знаю девочку в Кидоге — танцует, сочиняет рассказы. Ее зовут Нкелигве Мвакзеге. Может быть, она именно та, кого вы ищете. Запишите ее фамилию.
Жму руку и желаю успеха».
Мы подъехали к зданию аэровокзала. Над ним развевался черно-зелено-желто-синий танзанийский флаг.
Самолет взлетел точно по расписанию. Бетонная полоса запрыгала и понеслась прочь. Я припал носом к иллюминатору.
Около здания аэропорта стояла маленькая фигурка в белой рубашке. Джосис! Он таки вернулся и пришел проводить меня!
Маленькая фигурка задрожала и раздвоилась. Получилось две белые точки. Они стремительно покатились назад, а потом вниз.
Под крылом самолета замелькала трава. Пронеслась дорога. На этот раз на ней не было автомашины с кинокамерой, похожей на пушку.
Где сейчас три неутомимых Дика? Снимают голубых гну в Серенгетти или плавают по Укереве, охотясь за коричневыми горбатыми крокодилами?
А где сейчас Нильс, последний искатель приключений из сонного благополучного Вардебю? Наверное, входит в класс и, протянув указку к карте, рассказывает африканским девчонкам о строительстве новых заводов в Танзании и о новой железной дороге на Ирингу? Или сидит на педсовете рядом с русской женщиной Юросовой и обсуждает, что делать с непокорной девочкой Нкелигве Мвакзеге?
Дар-эс-Салам, освещенный желтыми утренними лучами солнца, отступал.
Город наклонился — на окно надвинулся океан. Он был синий и плоский. Задрожали, покатились прочь зеленые, окаймленные белыми пенными кольцами острова. Где-то среди них и мой остров…
Самолет повернул на северо-запад. Океан отступил. Началось Восточно-Африканское плоскогорье: кирпичная саванна, голубые ленточки рек, серые трещины дорог.
С севера уже ползли навстречу облака. Белое одеяло снова накрывало степь.
В том месте, где должна была стоять великая африканская гора, снова выпирал плоский, круглый камень. Вдруг облачное одеяло вокруг него взлохматилось и распалось. Там, где только что был белый холм, парила в воздухе вершина огромного погасшего вулкана.
— Килиманджаро! — пробормотал мой сосед-кениец. Он, видно, привык тут летать, гора его не интересовала, он достал из портфеля записную книжку и начал ее читать.
«Килиманджаро!»
Тонкое облачное кольцо лежало на вулканической вершине. Языки тумана спускались от него по склонам и заканчивались синими ручьями.
И вдруг я понял, что это не облака, а снег!
Снежный великан на экваторе! Это по его склонам поднимаются автомашины с туристами, а навстречу им из дождевых лесов неторопливо выходят стада слонов. Они расходятся, почти касаясь, слоны и автомобили, и только матери отводят хоботами в сторону от машин любознательных слонят.
Это здесь, в заповедных лесах, стоят хижины и люди живут, бескровно воюя со стадами прожорливых обезьян.
Облака пошли гуще, плотнее. Гора снова утонула в них.
Самолет уже летел над белой пустыней. Позади остались шумный Дар-эс-Салам, выжженная солнцем долина Нката, саванна и в ней древняя дорога на Багамойо. Уходил великий сложный материк,
