— Хвалю, чекист! И беру тебя на батальон, в стрелковых дивизиях не хватает комбатов. После войны вернешься в органы, они мне знакомы…
Присутствующие переглянулись: до войны генерал армии сколько-то отсидел в тюрьме как враг народа, но потом, задним числом, был оправдан и под Москвой в сорок первом командовал уже армией. Помянул ли он сейчас про органы со скрытым значением — в это никто не пожелал вникать. А решение перевести Чернышева в стрелковую дивизию на должность комбата, присвоив досрочно «капитана», оформили тут же. Вот такое затянувшееся воспоминание. Покороче бы следовало.
В сущности, что в этой истории главное? Что шпионская пуля лишь свистнула подле виска, весь фокус в каком-то сантиметре. Когда служил в Туле и стажировались как снайперы на Западном и Брянском фронтах, пуля аса из ягдкоманды однажды прошла в том же сантиметре от виска. А служил в конвойных войсках — из тюремного вагона, выломав крышу, бежали матерые уголовники, спрыгнули на тормозную площадку, бандюга ударил Чернышева сзади ломиком: метил в башку, да чуть мимо — угодил в плечо, сломанная ключица — это не размозженный череп. Однажды патрулировали ночные улицы, столкнулись с шайкой грабителей, вожак выстрелил в Чернышева из пистолета — осечка, метнул финку, Чернышев отшатнулся — рядышком пролетела.
Да, все в сантиметрах. Либо в полуметре. Если вспомнить такое, к примеру. Форсировали Днепр, снарядом накрыло плот, кто уцелел — поплыли к правому берегу, захлебываясь, тонули. Чернышев тоже пускал пузыри, но колени вдруг стукнулись о дно, рывок из последних сил — и через полметра мелководье. И еще случай: пополз навстречу танку со связкой гранат, швырнул под днище, танк вздрогнул, загорелся, задымил, но продвигался, лишь в полуметре от распластанного Чернышева застыл жаркой громадой, обдавая чадом и горелой резиной, — поистине смерть смердит.
Ну и так далее. Можно о подобных случаях вспоминать еще короче. Можно и вообще не вспоминать. Десятки их были, или сотни, или тысячи — не в этом штука. Она, штука, в том, что ты жив. До сих пор. Несмотря ни на что.
Солнце и ветер-завихрушка быстренько подсушили песок, и песчаная пыль отвратно похрустывала на зубах. Так когда-то (по крайней мере, похоже) хрустели кости убитых или раненых немцев, когда их утюжили тридцатьчетверки, — Чернышев со своим взводом бежал за танками впритирку. Там, помнится, был песок. И тут белый, какой-то безжизненный песок. Ноги утопали по щиколотку, колеса подвод, видать, вязли, а автомашины буксовали. Еще тот проселочек! Но теперь он был пустынен, если не считать распятий да не весьма стройной колонны ранбольных.
Над лесом вновь заволочились низкие рыхлые тучи. Э, дождя нам не хватало, вымочит по первое число, плащ-палаток ведь ни у кого нету. Исключая пожилых санитаров. У которых все есть: и сухой паек на всю бражку, и винтовки за плечами, и противогазы на боку. А вот винтовки и остальным не помешали бы, мало ли что бывает. Не положено: отправляют в санроту, в санбат — оружие с собой не берешь. Если что — воюй ложкой.
Чернышев объявил очередной привальчик, вытащил из планшета карту, глубокомысленно склонился над ней. И в этот миг услыхал стрельбу и вроде бы взрывы гранат. Там, куда вел проселок, но довольно далеко. Капитан вскинулся, и за ним вскинулось его войско. Василь Козицкий, с трудом ворочая шеей, спросил:
— Что это, товарищ капитан?
— А что ты имеешь в виду? — в свою очередь, спросил Чернышев, чтобы потянуть с ответом.
— Ну это… пуляют ведь?
— Где?
— Как где? Во-он там, на западе!
— А-а… Да хрен же его знает, Василь! — беспечно сказал Чернышев, а на душе заскребли кошки. В самом деле, что за пальба — в нашем тылу, на приличном от передовой расстоянии? А Козицкому он ответил фактически бессмыслицей, стоило ради нее тянуть время? С мыслями так и не собрался.
— Чего-сь тама не то, товарищ капитан. Как считаете? — сказал наиболее пожилой санитар с висячими сивыми усами.
Вместо ответа Чернышев спросил санитаров:
— Дяди, к винтовкам обоймы полные?
Он был уверен, что ему скажут: полные. Но самый пожилой ответил:
— Никак нет, товарищ капитан! Винтари у нас пустые! Без патронов…
П у с т ы е! Чернышев не сдержался, сквозь зубы выматерился. Да что они там, в санбатовском командовании тоже пустые, безголовые? Даже санитары безоружны. Что будем делать, ежели обстановка возникнет? Действительно ложками отбиваться? И как же он, капитан Чернышев, допрежь об этом не побеспокоился? Понадеялся на санитаров, на то, что путь недальний, что авось все обойдется? Ох, треклятое русское авось!
— Товарищ капитан, у меня трофейный «вальтер», — сказал Козицкий, виновато потупясь. — Некрасиво, знамо, утаивать, но я не сдал трофей, приволок в санбат. Нарушил, конешное дело…
— Слава богу, что нарушил, — сказал Чернышев. — Больше нет нарушителей?
Увы, не было. «Маху дал и я, — подумал Чернышев, — поспешил презентовать «бульдог» Ане Кравцовой. Мог бы пригодиться, а подарить — попозже бы. Мда…»
Стрельба и гранатные разрывы вдалеке то тишали, то набирали прежнюю громкость. Что же это все- таки значит? А может, не паниковать? Выждать, выслать разведку? При нужде — рассредоточиться, и в кусты? Только по кустам и недоставало бегать комбату Чернышеву, как зайцу пугливому. Немцы пускай бегают!
Тем не менее Чернышев поставил задачу: Василю Козицкому со своим «вальтером» двигаться впереди колонны метрах в пятидесяти, при обнаружении опасности дать сигнал, открыть огонь, колонна в бой не вступает, уходит в чащу, а коль припрет — примем рукопашный: штыки у винтовок, слава господи, есть, да и финочки у многих в наличии. Раненые согласно закивали, а вот пожилых санитаров командирскими мыслишками по поводу рукопашной схватки Чернышев смутил. Самый пожилой, сивоусый, спросил:
— Это значится… колоть кого-то?
— Не кого-то, а врага! Противника! — ответил Чернышев с пробившимся раздражением.
— Так я ж сызроду не колол…
— Поколешь, батя, на старости лет! — Козицкий подмигнул, покровительственно похлопал старикана по спине. — Тут что заглавное? Заглавное: вогнать штык — проще пареной репы, а от выдернуть — вотще силушка потребна! Учуял? Вотще дергай шибче!
— Учуять-то учуял, — пробубнил санитар. — Да я ж, сынок, какой-никакой медик…
— Военный медик, батя, — уточнил Козицкий. — Военный!
Покуда шла эта говорильня, стрельба в отдалении как будто угасла. Да, точно: ни очередей, ни гранат. Но кто заварил перепалку? Что стряслось там, впереди, куда чапает войско капитана Чернышева? Как бы то ни было, бдительность — наше оружие, и Чернышев своих распоряжений не отменил. Так и поплелись дальше, но все как-то подтянулись, не отставали: даже видимость опасности дисциплинирует.
Протопали с полкилометра и засекли: встречь им газует полуторка. Залегли в канаве. Чернышев, дальнозоркий, первым углядел: санбатовская машина! Вылезли из канавы, малость перепачканные. Полуторка, взвизгнув, затормозила. Из кабины почти вывалился бледный, трясущийся майор- азербайджанец, замполит, Чернышеву показалось, что и жгучие усики у него побледнели. Из кузова спрыгнули два бойца с автоматами, с гранатными сумками.
Чернышев шагнул к майору, который никак не мог отдышаться, словно не в машине катил, а рысью бежал.
— Что, товарищ майор? Слушаю…
— Понимаешь, какое несчастье… Понимаешь… — И задохнулся, поперхнулся словами.
— Да что случилось? Говорите же!
— Машины и повозки санбата были обстреляны… Из засады…
— Кем? — почти крикнул Чернышев.
— Сперва не разобрали… Решили: немцы… Позже выяснилось: Армия Крайова, националисты…
