выстроенный вдоль тротуаров для поддержания порядка, взял по-ефрейторски “на караул”. С балкона Думы сам Оберучев, командующий военным округом, — с сегодняшнего дня уже не полковник, а генерал, — крикнул офицерам:
— Да здравствует победа!
И прапорщики, поручики и капитаны ответили:
— Смерть!
На левом рукаве у каждого офицера был нашит черный бархатный ромб с черепом и скрещенными костями. Это маршировали два “ударных батальона смерти”, сформированные из офицеров киевских штабов и военных училищ.
“Батальоны смерти” продефилировали по Большой Bасильковской на станцию Киев-второй, погрузились в эшелоны и двинулись на запад — на фронт.
За “батальонами смерти” пришла по Крещатику гражданская манифестация. Ее организаторы успели учесть петроградский опыт: там манифестация началась еще рано утром, и телеграф уже принес первые сведения о ней.
В Петрограде демонстрация против наступления на фронте, подготовленная большевиками, была запрещена эсеровско-меньшевистским руководством Первого Всероссийского съезда Советов. Вместо антивоенной демонстрации эсеро-меньшевики решили провести патриотическую манифестацию. Транспаранты с надписями: “Доверие Временному правительству!”, “Долой раскол, да здравствует единство!”, “Война до победы!” — розданы были еще с вечера всем коллективам и организациям.
Каково же было изумление организаторов манифестации, когда утром они не увидели над колоннами ни одного из предусмотрительно заготовленных транспарантов. Люди шли либо вовсе без транспарантов, либо с обычными флагами “Пролетарии всех стран, соединяйтесь!”, либо с плакатами, изготовленными на скорую руку. Это шли пролетарские коллективы с Выборгской стороны, с Лиговки, из Колпина и отдельные воинские части. Надписи на плакатах гласили: “Долой войну!”, “Долой десять министров-капиталистов!”, “Вся власть Советам!”
Сто восьмидесятый пехотный полк шел с такими же плакатами только написанными по-украински, и был у них еще один плакат: “Требуем автономии Украины!” Нес его член солдатского комитета, вольноопределяющийся Юрий Коцюбинский.
Рабочие и солдатские колонны направились на Марсово поле и склонили знамена у могил жертв революции…
Киевские организаторы патриотической манифестации, учтя петроградский опыт, вместо плаката с лозунгом “Вся власть Советам” несли огромнейший транспарант “Объединимся вокруг Советов на поддержку Временного правительства”. Несли его партийные колонны меньшевиков и эсеров. Корреспонденты петербургских газет сразу сообщили по телеграфу:
“Киев, мать городов русских, демонстрировал свои патриотические чувства, свое доверие Временному правительству, свое намерение довести войну до победного конца…”
Когда манифестанты проходили мимо здания Думы, там было как раз получено сообщение из ставки, и председатель Думы объявил его с балкона через мегафон:
— Трехсоттысячная армия на Юго-Западном фронте перешла в наступление, фронт на протяжении семидесяти километров прорван, наступление свободы и защиты революции началось!
— Ура! — заронили манифестанты.
Оркестр на “Брехаловке” заиграл “Марсельезу”.
Когда под шасси аэроплана показалось поле боя, Королевич оттолкнулся и тяжело перевалился через борт гондолы.
Купол парашюта покачивался вверху, как второе, маленькое, твое собственное небо, а земля внизу будто колыхалась, вставала дыбом и снова проваливалась в бездну.
И в то мгновение, когда она поднималась сбоку стеной, Королевич видел на рыжей пахоте и на зеленой траве бесчисленное множество серых точек. Словно рука сеятеля разбросала зерна по пашне, чтобы под солнцем и дождем проросли они злаком. Но так только чудилось ему с высоты; зерна двигались — это солдаты штрафного полка бежали в стремительной атаке вперед. А может быть, это только казалось, что солдаты бегут? Может, и правда они уже полегли в землю, и свое последнее пристанище, в могилу на поле боя, — и земля же их укроет!
Парашют быстро падал вниз. Казалось, земля летит навстречу парашюту, чтоб поглотить и его, но Королевичу не было страшно. Им владело иное — беспокойное и вместе с тем возвышенное чувство. Мир вокруг был такой большой, и сейчас он встанет в этом мире на ноги, чтобы предупредить: товарищи, вас обошли, противник хочет отрезать вас от своих!..
Вдруг по ногам хлестнуло огнем, огонь опалил тело — пулеметы противника заметили парашют, — и когда Королевич упал на мягкую, рыхлую землю, он уже ничего не чувствовал и не думал…
В этот самый миг поручик Драгомирецкий выставил за борт ракетницу. Он был офицер, он получил приказ и обязан его выполнить точно. Две зеленые ракеты, как условлено, означали: позади все в порядке, фланги и тылы обеспечены, спокойно вперед, бог в помощь…
Драгомирецкий увидел: парашют Королевича вдруг увял и лег на землю как бесформенный лоскут. Глаз пилота — наметанный глаз, и Драгомирецкий понял: солдата Королевича нет в живых.
И друг неистовство охватило юношу. Он сбросил рукавицу — она мухой полетела за борт — и дрожащими пальцами схватил две красные ракеты. Еще миг, и из гондолы аэроплана один на другим помчались два красных огонька — туда, к скоплению серых точек, солдатам обреченного полка.
Две красные, как условлено, означали: наступление приостановить, зарыться в землю.
А аэроплан лег на обратный курс и был уже далеко, а перед Драгомирецким показался на горизонте Тарнополь. Пропеллер обессилено залопотал — мотор выключен, — и машина, планируя, пошла на посадку.
Но в нескольких метрах от земли, над самым аэродромом штаарма, пропеллер вдруг загудел снова — пилот включил мотор, — и машина взлетала высоко в поднебесье.
Еще минута, — и она скрылась за Тарнополем на востоке.
— Он сошел с ума! — вскричал генерал Корнилов.
Командующий фронтом стоял у крыльца штаб-квартиры, поджидая аэропланы из секторов боя: наступление развивалось, и дорога была каждая минута.
Поручик Драгомирецкий словно и впрямь потерял рассудок: он что-то кричал в пространство, грозил небу кулаком, плакал, a потом начинал петь, — многие пилоты поют в полете. Только пел он нечто несуразное, мешая все известные ему песни: то “Взвейтесь, соколы, орлами”, то “Со святыми упокой”, а то начинал мурлыкать без слов воинственный мотив шуточного марша авиаторов: “По улицам ходила большая крокодила…”
Аэроплан шел сто шестьдесят километров в час, точно по прямой — норд — норд-ост — на Киев.
По Киеву проходила манифестация “номер два”.
Сначала эти были только хоры нескольких “просвит”, их встретила верхушка крестьянского союза со своим флагом “Земля и воля” и встала спереди. Сзади пристроилась колонна учащихся средних школ — с транспарантом “Да, здравствует автономная Украина в Федеративной Российской Республике”. На углу Бибиковского бульвара колонну поджидал Богдановский полк — в полном составе шестнадцати рот, с полковым знаменем во главе.
На тротуарах толпилось немало народу — люди еще не разошлись после первой манифестации. Украинскую колонну встречали по-разному. Одни присоединяли свои голоса к поющим, другие свистели, третьи грозились “надрать хохлам чубы”. Но многие возмутившись наглыми выкриками, из протеста пристраивались к манифестантам.
Теперь манифестанты двинулась к Думе, все разрастаясь, вбирая в себя отдельных прохожих и многолюдные группы с Лютеранской, Прорезной, Николаевской.
В демонстрации шли националистические партии и деятели разных, только что созданных национальных учреждений. Они требовали создания национального государства — каково бы оно ни было: пускай буржуазное, пускай и демократичное. В демонстрации были субъекты, которые жаждали на волне
