палочки - лишь бы ты выжил. Снова и снова. И был счастлив, если сумеешь. А ещё прошу возможности умереть, закрыв тебя от Авады. Умереть за того, кто составляет смысл твоей жизни... это так избито, но так правильно, единственно правильно. Люблю тебя.
У тебя такие глаза… я никогда не понимал всех сравнений, которыми пестрили разговоры младшекурсниц о твоих глазах: «изумруды», «малахиты», «нефриты»… как можно сравнивать живого тебя с бездушными камнями? В детстве я иногда стриг траву на лужайках в саду Норы. Не любил это занятие; мне не нравился запах мёртвой травы. Кто-то любит это, а я ненавижу, потому что мне кажется, что траве больно, и она кровоточит. Это запах убийства, как он может нравиться? Но вот кровь травы… этот зелёный её сок, что въедается в пальцы, тёмный, живой, почти пульсирующий, когда порвёшь пополам массивную травинку, упиваясь одновременно и жалостью к траве, и гадливостью по отношению к самому себе, и собственной неслыханной дерзостью… у тебя глаза цвета сока мёртвой травы, Гарри.
Ты одним своим присутствием вызываешь любовь. Ты, наверно, не знаешь, но тебя любят почти все. Это звучит глупо, знаю… но ведь кто-то любит через силу, кто-то открыто и восторженно. Большинство думает о тебе каждый день; и пусть им даже не придёт в голову вопрос о том, каким был бы поцелуй с тобой, ты всё равно владеешь их сердцами так же уверенно, как и властью в Хогвартсе. Тот, кто не может любить тебя - те ненавидят. Я плохо, путано объясняю… я никогда не был хорош в том, чтобы говорить, ты ведь помнишь? Кажется, я вообще ни в чём не был хорош. Мне остаётся только надеяться, что я умер как- нибудь достойно, а не подавившись овсянкой.
Извини за бессвязность - я писал это по абзацу в месяц-два. А я ведь так ещё и не спросил у тебя главного: почему, Гарри? Почему я полюбил тебя, хотя мне стоило бы переключиться целиком и полностью на Гермиону? Она хорошая… я честно старался полюбить её, но она проигрывает тебе по всем статьям, когда я мысленно сравниваю вас обоих. Проигрывает просто потому, что я люблю тебя, а не её. Знаешь, если бы я был жив, то наверняка женился бы на ней после войны и наплодил кучу рыжих кареглазых детишек, среди которых наверняка попался бы один-другой зубрила. Но этого - к счастью и для меня, и для неё, я думаю - не случилось, если ты читаешь это письмо. И я снова спрашиваю: почему, Гарри? Что в тебе такого, что подавляет волю? Тебе хватает одного взгляда, чтобы утихомирить любые беспорядки и брожения в умах; если бы я не знал тебя так, как знаю, решил бы, что ты очень ловко всех гипнотизируешь. Но это тебе не нужно. Ты сам по себе испускаешь ауру, которая действует как магнит.
Как-то раз Гермиона сказала мне, что у меня эмоциональный диапазон, как у зубочистки. Мы тогда ссорились, и сейчас я думаю, что она была неправа, когда в запальчивости сказала мне это: я ведь сумел полюбить тебя, а зубочистки вряд ли доходят до такой ступени развития. Видишь, я даже выражаюсь почти как Гермиона - так усиленно я думал над тем, почему я люблю тебя. Но ответа я так и не нашёл. Скажи мне, Гарри. Если ты сам знаешь, почему… почему ты такой, какой есть. Почему ты родился таким, рос таким, стал таким.
Я люблю тебя, и мне больше нечего сказать.
Сегодня двадцать седьмое февраля тысяча девятьсот девяносто восьмого года. Это день, когда я заканчиваю своё письмо, складываю в несколько раз и кладу в тумбочку. Если придётся идти на битву, я достану его и оставлю на виду, чтобы потом тебе его передали; ведь ты, конечно, выживешь. Ты просто обязан жить, потому что только ты придаёшь смысл всей борьбе, которую мы ведём. Без тебя не будет ничего… нет, не ничего, а никого.
Вот.
Искренне твой,
Рон Уизли».
Гарри бережно сложил письмо по прежним сгибам и сунул под обложку книги лежавшей на тумбочке; Кевин притащил её сюда, в больничное крыло, надеясь, что Гарри отвлечётся, но тот до сих пор ни разу до неё не дотронулся.
Почему? Гарри вспомнил о Дадли. От того тоже было трудно ожидать любви к несносному ненормальному кузену. Но ведь это была любовь или некая её форма, не так ли?
«Если ты сам знаешь, почему…»
«Не знаю, Рон. Прости меня, но я не знаю. Если бы я знал, я бы попробовал сделать что-нибудь. Но я всего лишь тупоголовое ничтожество, которое приносит смерть тем, кто его любит».
Гарри притянул колени к груди и сгорбился. Мадам Помфри утверждала, что ещё неделя-другая - и он будет абсолютно здоров. Когда он спросил её, зачем она его лечит, она смешалась и забормотала что-то о том, что колдомедики дают клятву о лечении при выпуске с курсов при Святом Мунго; но Гарри знал, что клятва замешана здесь постольку-поскольку, потому что если бы она была единственной причиной, медсестра вела бы себя совсем иначе. От неё не шли ни ярости, ни ненависти, как и от всех остальных; они не обвиняли его ни в чём. Более того, его жалели - большинство, по крайней мере; даже те, чей голос произносил за спиной Гарри, что как-то Мальчик-Который-Выжил чересчур много интереса проявляет к парням, не права ли была в своё время Рита Скитер?
- Поттер, Вы собрались впасть в деятельную жалость к себе?
«Нет».
- Поттер, смею утверждать, что вы вряд ли потеряли дар речи, даже несмотря на… всё то, что сделали этим утром. Поэтому не молчите. Поттер!
«Что мне сказать?»
- Поттер, чёрт побери, мне позвать Вашего брата? Я уверен, он придумает ещё какой-нибудь действенный способ Вас расшевелить.
- Не надо его звать, - Гарри поднял глаза от белого больничного одеяла. - Простите.
- Не за что вас прощать, - Снейп присел на край кровати. - Послушайте, Поттер… почему Вы так вините себя в их смерти?
- Потому что я на самом деле виноват. Это я испортил чары на собственном портключе. Я продолжал его носить. Я неловко упал во время битвы и не смог помешать Рону забрать у меня сломанный портключ. Это я виноват.
- Поттер… Гарри… на самом деле Вы не так уж виноваты.
- Не надо фальшивых утешений, профессор… пожалуйста.
- Как много Вы уже прочли из моего дневника?
- До задачи без ответа, за которую Вы не знали, кому предъявить претензии… при чём здесь это?
- Тогда Вы, без сомнения, давно уже поняли, что я люблю Вашего отца.
- Любили?
- Люблю. До сих пор.
- Семнадцать лет любите мёртвого человека?
- Ну, ведь Ваша любовь к мистеру Диггори, мистеру Забини и близнецам Уизли никуда не делась - и неважно, живы они или мертвы? Не дёргайтесь так, я не хочу Вас обидеть…
- Это совсем другое дело, - выдавил Гарри из себя.
- Любовь едина, Поттер, - кому и знать, как не Вам? Я хочу Вам рассказать, в чём виноват я…
- В чём? - вяло поинтересовался Гарри.
- Я убил Вашего отца.
- Его убил Вольдеморт.
- Но разве стал бы Тёмный Лорд убивать Ваших родителей, если бы не знал о пророчестве?
- Вы хотите сказать…
- Именно. Я подслушал пророчество, сделанное Сибиллой Трелони в ту ночь, когда её нанимали в преподаватели. Я подслушал не всё, только начало - меня заметили и выгнали из «Кабаньей Головы». Но того, что я узнал, Тёмному Лорду хватило, чтобы начать охоту за Вашей семьёй.
Гарри молчал, и Снейп расценил это, как ожидание продолжения.
- Я был в то время молод и обижен на весь мир; я служил Тёмному Лорду не за страх, а за совесть. Но я не знал, что семья Поттеров подходит под пророчество - я старался не думать в то время о… Джеймсе. Я даже не знал, что у него вскоре родится сын, знал только, что у них с Лили была скромная свадьба в кругу ближайших друзей. О том, что Поттеры - трое Поттеров - должны скрываться от Лорда из-за пророчества, я узнал позже и возненавидел себя. Впрочем, далеко не так сильно, как тогда, когда узнал, что Тёмный Лорд пал, но выжил только младший Поттер, Гарри… Дамблдор, этот старый манипулятор, никогда не сомневался
