нюхаешь то чужой кофе, то чужое, извиняюсь, дерьмо. К тому же, не думаю, что нам с вами стоит придирчиво относиться друг к другу. Я, например, всегда помню, что в палеозое именно те растения, которые установили контакт с насекомыми, смогли вытеснить конкурентов.
— Интересная у вас психология…
— Психология у всех сволочная, главное держать ее в узде. Хочу вам сообщить, что Вовик теперь каждый день берет напрокат несколько автомашин, в которых я передвигаюсь. По очереди. Вот такая история.
— Теперь я расскажу вам историю. Надеюсь, что вы воспримете ее достаточно серьезно.
И Комов поведал о загадочной кончине Александра Ялова по кличке Мотня и его напарника по кличке Чекан. Рассказ произвел на Игоря Матвеевича большое впечатление.
— Неожиданный, надо сказать, сюрприз. Завтра же отправлю жену и детей за границу. Куда-нибудь за море.
— Много бывает неожиданного, если не думать о последствиях своих действий, — обозлился Комов.
— В прошлый раз вы спрашивали о каких-то ученых, — пропустил Смагин этот социальный выпад мимо ушей. — У вас есть конкретные подозрения? Имена?
— Нет.
— Сколько вообще их там было, разных профессоров-доцентов в загнувшемся институте?
— Считаете потенциальных врагов или хотите оказать материальную помощь пострадавшим? — съехидничал Комов.
— Последнее может быть имеет смысл для них, но уже никак не для меня, — отозвался Игорь Матвеевич с присущим ему милым цинизмом. — Кстати, послушайте, Алексей Петрович, знаете что? Когда найдете ученых психопатов, которые так желают меня угробить, не торопитесь тащить их в казенный дом. Познакомьте меня с ними, а?
— Зачем это?
— Может, фирмочку какую организуем. Будете консультантом по кадровым вопросам…
11
Едва бывший директор Института генетики, а ныне коммерческий директор 'Колумба' Прыгунов прихлопнул 'ракушкой' свою 'Ауди', как пришлось расстроиться: возле подъезда большим розовым солнцем маячила вязаная кацавейка Дарьи Ананьевны Супониной-Груздевой. Запинаясь от ненависти высокими каблуками австрийских ботинок за выбоины в асфальте, Леонид Антонович двинулся по дорожке, возле которой отечественные умники любят ставить скамейки для бездельников, шпиков и просто сумасшедших. Супонина-Груздева в глазах Прыгунова относилась сразу ко всем трем категориям скамеечников.
Завидев Леонида Антоновича, она срочно сунула надкушенное яблоко в разношенный карман и усиленно жевала, чтобы освободить рот.
— Добрый день, Дарья Ананьевна, — приветливо поздоровался Прыгунов.
Станиславский сразу крикнул бы: 'Не верю!'
— Кому добрый, — тут же отбила мяч Супонина-Груздева, — а у кого голова гудёть с утра. Завтра пойду на вас, убийц, жаловаться.
— Помилуйте, как вы можете меня обвинять, когда меня днем дома не бывает!
— Не знаю… ох, ох, ох!.. — запричитала Супонина-Груздева и стала пальцами ощупывать себе голову, словно искала пролежни на дыне.
— Еще раз говорю: это у вас в голове стучит! — сказал Прыгунов, на сей раз не скрывая раздражения.
Волею судьбы Дарья Ананьевна была его соседкой снизу. По ее мнению, сосед-Прыгунов слишком сильно шаркал тапочками, преступно долго смотрел вечерами телевизор и иногда лаял собакой. Доказать ей даже то, что это лает глупый доберман полковника Кучеренко, живущего еще одним этажом выше, было невозможно.
В последние несколько дней в голове у занятного существа в розовой кацавейке поселилась новая блажь: против Прыгунова было выдвинуто обвинение в том, что целыми днями из его квартиры раздаются звуки, несовместимые с проживанием добропорядочных граждан.
— Скребуть, стучать, будто гоги и магоги стену грызуть!
— Простите, Дарья Ананьевна, я на работе весь день, жена тоже. С чего вам какие-то грузины мерещатся?..
— Не знаю, кто у вас там, грузины, али, прости Господи, евреи. Вот и скажите им, пусть пожалеют мою бедную русскую головушку.
— Это у полковника! — чуть не закричал Леонид Антонович, зверея от абсурдного разговора и пытаясь спастись неуклюжей ложью. — У полковника, говорю вам!
Старуха посмотрела на него страшными глазами ветхозаветного пророка и сказала таким внушительным шепотом, что у Прыгунова мурашки перебежали с одной половины тела на другую:
— У вас!
Отмахнувшись от Супониной-Груздевой, словно от нечистой силы, Леонид Антонович вошел в подъезд.
Тем не менее, старухины слова подействовали. Крадучись подошел он к своей двери, почти бесшумно открыл четыре замка, просочился в прихожую и замер. Душная тишина наполнила уши ватой. Особенно прислушиваться было некогда: квартира стояла на милицейской сигнализации. Прыгунов почти бесплотными прикасаниями к телефонным кнопкам набрал номер.
— Алло!.. Прыгунов, 22–28. Снимите с сигнализации…
— Пароль! — потребовал голос в трубке с громкой милицейской непосредственностью
— Воронеж… — прошелестел Леонид Антонович.
— Что с вами? Все в порядке? — строго спросил голос.
— Да… Немного простыл… — просипел Леонид Антонович.
Бесшумно положив трубку, он на цыпочках прошел по всем комнатам, заглянул в ванную, туалет и на кухню и долго стоял, прислушиваясь и ожидая непонятно чего, пока у полковника Кучеренко не хлопнула дверь. Тогда заухал собачий лай, послышались приглушенные железобетоном команды: 'Сидеть!.. Лежать!.. Апорт!..'.
Прыгунов пошевелил губами, посылая неслышные проклятья всему окружающему, и пошел ставить чай.
Скоро явилась жена, словно котлета, только что спрыгнувшая со сковородки, и с порога заговорила:
— Слышал, что эта стерва удумала?
— Успокойся, Натусик, я с ней уже говорил, объяснил…
— С ней не говорить надо, а в дурдом отправлять!
— Будем надеяться, что она туда попадет.
— Еще она заявляет, что у нее дезодорант пропал.
— Ну уж это к нам никакого отношения не имеет! — взорвался Леонид Антонович.
— У меня вон пилка для ногтей алмазная пропала, я же не обвиняю соседей! — добавила мадам Прыгунова.
В общем, еще один вечер был испорчен дурной бабой. Без обычного удовольствия посмотрели по телевизору мексиканско-бразильскую любовь и легли спать.
Ночью снилось гадкое: будто полковник Кучеренко просверлил у себя в полу дырку и больно пуляется оттуда в Леонида Антоновича остро заточенными карандашами. А когда Прыгунов пошел наверх, чтобы это безобразие прекратить, то из-за полковничьей двери высунулась собачья голова в воинской фуражке и гавкнула так, что Леонид Антонович проснулся в холодном поту. Вокруг него лежала безмолвная, словно
